ПРОСТО!
– Ну, вот видите, – сказал Юмих, входя и улыбаясь замечательной своей улыбкой, всегда такой неожиданной на строгом, почти суровом лице. – Вот видите. А вы со мной спорили.
Он подошёл к Ксюшиной кроватке, взглянул на нашу детку, прощупал своими чуткими руками пространство вокруг неё, пригладил его, точно воздушную гриву; прошёлся пальцами по невидимым силовым линиям, как по струнам… Посмотрел отрешённо куда-то в космос… И – улыбнулся – нам, напряжённо ожидающим. “Я же говорил, что всё будет нормально. Прекрасный полноценный ребёнок!”
Ещё он, правда, сказал про повышенное внутричерепное давление, но после слов “прекрасный ребёнок!” это нас не испугало. Тем более, что мы ещё не знали, чем это нам грозит…
Юмих посидел с полчасика, с улыбкой глядя на нашу суету с клизмочкой и прочим, дал несколько ненавязчивых советов и всё время восхищался ловкости, с какой папа пеленает дочку: “Гавр, я и не подозревал, что вы такая прекрасная нянька!”
Вспомнили и рассказали Юмиху историю, уже почти семейную легенду: о том, как у наших приятелей родилась дочка, и когда её принесли из роддома, Дуся, как и положено ей было по младенческому статусу, вскоре наделала в пелёнки. Лежала и ревела, а вокруг неё стояли и плакали мама, папа и дедушка. Никто не знал, что же теперь делать. Точнее – КАК делать.
Позвонили Гавру. Гавр приехал – и перепеленал.
Теперь – папа, мама и дедушка вспоминают то первое пеленание и смеются: “А не приехал бы Гавр, так до сих пор и лежала бы наша Дуся…”
Юмих тоже посмеялся. И неожиданно признался: “А я к своему Мишке боялся прикоснуться”.
Это было удивительно: всемогущий Юмих чего-то боялся!
Прощаясь, он приобнял нас совсем уж по-родственному, по- отечески. И мы – на мгновение – блаженно и благодарно ощутили себя детьми…
ПАПА УШЁЛ В ОТПУСК
Папа ушёл в отпуск и стирает пелёнки…
Но он ни за что так не скажет: стирка пелёнок. Он говорит возвышенно, с упоением: омовение пелён!
Папа стоит, склонённый над тазом с пёстрым ворохом, денно и нощно, ибо дитя наше водообильно, дитя наше неутомимо. Мы смеёмся: Ксюша старается, чтобы у папы не было гиподинамии!
И папа рад, папа счастлив, и он уже заранее печалится о том времени, когда пёстрый ворох иссякнет…
“Но ведь это ещё так не скоро!” – утешаю я его, хотя хорошо помню, как сама плакала, когда кончились Антошкины пелёнки… Я думала: у меня этого не будет больше никогда.
И у меня этого действительно нет! “Дай постирать, – прошу я тебя. – Ну, хоть чуть-чуть!” Но ты не умолим: “И не проси. По крайней мере – год”.
…Денно и нощно журчит в нашей оранжевой, наполненной жаркими парами, ванной комнате вода, денно и нощно трудятся папины руки: совершается омовение пелён!
“Устал, милый?” – “Блаженствую!”
А когда ты их гладишь, у тебя такой торжественный вид, словно ты гладишь платье королевы!…
О ЧЁМ ОНА ПЛАЧЕТ?
“О чём она плачет?” – спрашивает Антон, страдальчески прислушиваясь к плачу за стеной.
О чём она плачет?… Посреди белого пространства. Среди голой степи… Как же ей не плакать? Любой заплакал бы. Эта бескрайняя неприютная степь – кроватка. Мало того, что выдернули из мамы. Так ещё и на старом месте не дают спать!
НАШ НОЧНИК
Ночником нам служит Каптеревский Фонарь. Фонарь Старого Художника, который он привёз из Средней Азии, когда был молодым…
Этот фонарь много десятилетий висел в старомосковской квартире – среди загадочных, мудрых и озорных картин Художника, среди черепков старинной посуды, причудливых камней и прочей живописной разности.
Старый Художник был нашим другом. Его фонарь достался нам в наследство. Так же, как множество его загадочных картин. Одни из них – на стенах нашей комнаты. Словно окна в таинственные миры… Другие – живут в шкафу и извлекаются оттуда, когда приходят друзья.
Теперь на картины Старого Художника смотрит Ещё Один Человек.
Теперь Каптеревский Фонарь освещает наши счастливые хлопотливые ночи без сна…
НАШ ПЕЛЕНАЛЬНЫЙ СТОЛ
Пеленальным столом нам служит старинный дубовый стол на четырёх львиных лапах. Он нам тоже достался по наследству. От Старого Художника и его жены – нашей крёстной. Моей и Гавра. Так счастливо случилось, что у нас с ним – общая крёстная.
Этот стол много лет стоял на кухне в одном из переулков старой Москвы. Он помнит многих… Вокруг этого стола, за чаем и беседой, собирались друзья дома – поэты и художники, астрономы, актёры, путешественники… Дети и мудрецы.
Переселившись в наш дом на Речвоке, стол несколько лет был нашим рабочим столом. На нём стояла пишущая машинка. Ещё за этим столом лепили из глины. Потом на нём поселился компьютер, наш трудяга-роботрончик.
Теперь в жизни поскрипывающего, но всё ещё крепкого старца, которому давным-давно перевалило за полторы сотни лет, – теперь в его жизни настала эпоха Ксении. Эпоха пелёнок и погремушек. Ему, небось, такое и не снилось…
