минут! Ровно в этот час и в эту минуту Ксюне исполнится её Великая Дата.
Но это – завтра. А сегодня – наша пока ещё пятимесячная дочь спит на лоджии, на нашем счастливом тринадцатом этаже, под лёгким пологом оранжевого, цвета настурций, заката… И в его свете её нежное, бледненькое после дождливой зимы и сумрачной весны личико кажется румяным и загорелым. Рядом – на стареньком диване, спит Антончик. На его щеке ласково шевелится тень от веточки дикого винограда, ползущего по перилам…
Негромко, приглушённо (чтобы не разбудить детей – двери на лоджию распахнуты настежь) звучат солнечные обертоны Марио… Легко и бесшумно, как когда-то на Крыше, кружимся по комнате – в маленьком счастливом пространстве – между Ксюшиной кроваткой, Ксюшиным манежем и Ксюшиным высоким стульчиком…
– О чём ты вздыхаешь, милая?
– Жалко…
– Чего?
– Тех шести лет, которые мы могли быть вместе. И не были.
– Ты никогда не простишь меня?
– Я давно тебя простила. Но всё равно – жалко… Нашей девочке могло быть уже десять лет!
– Разве плохо, что ей завтра полгода?
– Это чудесно! Но тех шести лет всё равно жалко…
– Милая, но ведь мы не будем ссориться в Наш День?
– Я не ссорюсь. Я просто размышляю: как это могло случиться?
– По моей глупости.
– Боже мой, я так ждала тебя! До сих пор помню, как прислушивалась по вечерам к гудению лифта…
– Я думал: ты забыла меня…
– Пришёл бы и спросил: забыла ли?
– Но ведь пришёл! Вот я – здесь, навсегда.
– Когда я тебя сама позвала…
– Не позвала бы, – всё равно пришёл. Рано или поздно – пришёл бы.
– А вдруг – поздно?
– Тогда это была бы не наша, а совсем другая история… Зачем, моя хорошая, тосковать из-за того, чего, слава Богу, не случилось? Вот, ты вся в этом.
– Но, может быть, не вся?
Мы смеёмся.
Радуется и грустит вместе с нами наш солнечный друг Марио, который сегодня, лучше, чем кто-нибудь другой, может разделить нашу радость и нашу печаль…
Мы и не подозревали в тот вечер, чем вскоре станет волшебный голос Марио для нашей дочки…
Из недописанного чего-то, найденного на днях в ворохе бумаг на обеденном столе:
“Это – узость. Так сосредотачиваться на детях”, – сказала ты, когда мы виделись неделю назад. Ты ещё только ждёшь своего первенца, но думаешь не о том, как сосредоточиться, а о том, как не сосредотачиваться. Я хочу спросить тебя: ПОЧЕМУ? Почему любить
Но ведь сказано нам, давно и на все времена: “Бог есть любовь”. И если пребывание в Боге, с Богом – узость, то что же тогда широта?
Помню, лет десять назад один знакомый сказал мне: “Ты слишком любишь его. Своего сына”.
Но можно ли любить
Любовь – путь к свободе. Сама свобода. Если же любовь становится узами, если обрекает на рабство, – то это уже не любовь, это – одна из её многочисленных противоположностей…'
– А это – Марио Ланцо! – говорю я и опускаю иглу на пластинку…
Но нет, это я забежала сильно вперед! Потому что не всё сказано о весне. А в этой весне, в весне по имени АНТОН-И-КСЕНИЯ, было ещё много чудесного. Чудесного и трудного, – разного, о чём хотелось бы не забыть.
ДВЕ МОНАШЕНКИ В МЕТРО НАПРОТИВ
Серая середина весны. Грязно и холодно. Моя редкая вылазка из дому. Тороплюсь: надо успеть обернуться между двумя кормлениями.
Серая отсыревшая толпа мутным потоком вливается в хлюпающие двери метро. Серые усталые лица. Убогие одежды. И вдруг – яркий бело-синий проблеск! Как прореха в тусклом небе. Устремляюсь за поманившим меня бело-синим… Вхожу в тот же вагон. Сажусь напротив…
Господи, какая встреча! А они даже и не подозревают о моей радости. Они – две молоденькие женщины в бело-синих одеждах. Две монашенки из Ордена Милосердия матери Терезы.
Свежие лица. Ясные глаза. Лёгкое хлопчатобумажное, белое с синей каймой, сари (неужели им не холодно?), тёмно-синие шерстяные кофты (а мы-то все в куртках и пальто!), на ногах – тёмно-синие шерстяные чулки и сандалии, странно выглядящие среди толпы грязных сапог…
Но им не холодно, это видно. Они оживлены, негромко беседуют, склоняясь друг к другу, тихо смеются.
Господи, как же они контрастируют с усталой и озабоченной московской толпой! Как две бело-синие птицы. Существа иной природы.
И ещё много дней я вспоминала о них и думала: “Интересно, а что если и моя дочь захочет когда-нибудь облачиться в монашеские одежды? Смогу ли я так же искренне радоваться этому, как радовалась, глядя на чужих дочерей? Радоваться её радостью? И не сокрушаться…”
