работу: и шила, и торговала хлебом в булочной, и мыла посуду в кофейне… Очень трудно приходилось, но никакой работы не боялась. Надо ведь было двух дочек кормить и одевать. Муся тогда в восьмом классе уже училась. Она за Лилей и присматривала. Они очень друг дружку любили… А когда Андрей освободился из заключения, то ко мне уже не вернулся. У него образовалась новая семья. С ним женщина оттуда приехала… Надо признать, красив Андрей был необычайно, женщины на него не могли спокойно смотреть… Лиля моя на отца очень похожа – и по характеру, и внешне… И она всегда гордилась этим. Так вот, когда Андрей из заключения вернулся, Муся к нему ушла жить. Он на этом настоял. Лиля страшно переживала. И мне очень обидно было, почему-то всё вспоминался мне тот чемодан, который я волоком тащила ему…Но больше было обидно за Лилю, она отца любила безумно… не могла дождаться, когда он вернётся. А тут – такая история… А через какое-то время встретился мне хороший человек, Иван. Опять же – вдовец. Но на этот раз с мальчиком. И у нас постепенно сложилась семья. Я и не думала, что в моей жизни может быть что-то ещё… Что-то хорошее. И можно было бы радоваться, но… Лиля моя очень тосковала о родном отце. И о сестре Мусе. И затаила обиду на меня: она считала, будто я во всём виновата – в том, что мы расстались с её отцом. Лиля ведь была ещё ребёнком, я ей многого не объясняла, хотела, чтобы образ отца для неё был без единого облачка. Так что Лиля даже не догадывается, как нам с Андреем трудно жилось. Наверное, мы слишком спешно поженились: он ещё любил свою жену, а я любила своего Яшу. Видно, нужно было время, чтобы сердце отболело и смогло снова полюбить… Лиля очень ревновала меня к Ивану и к его сыну. Хотя Иван хорошо к Лиле относился, заботился о нас. Я наконец-то ощутила опору в жизни. Да и сынок у него был славный мальчик. Но Лиля их не воспринимала. Ну, никак! Считала их чужими. И мне от этого было очень больно. Но я думала: ничего, со временем, может, как-то всё наладится, образуется… А тут – война! В городе, в первые же месяцы, организовалось подполье. И мы все в нём оказались. Ивана назначили руководителем нашей группы, Андрей тоже был в руководстве. Они оба по возрасту на фронт уже не подходили, обоим было за сорок лет, но оба энергичные, активные. Так что мы все работали в одной подпольной организации. Тут уж все старые обиды были забыты. И наши с Андреем, и Лилины с Иваном… А потом кто-то на нас донёс. И пошли аресты… Андрея, и ещё нескольких наших товарищей, взяли. И на глазах у Лили расстреляли. Я думала: она умом тронется, так она переживала… Ни ела, ни пила, несколько дней молчала – как будто онемела… Но потом надо было опять идти в лес, к партизанам, нести донесения, она ведь была у нас связной. Хотя ребёнок ещё – четырнадцать лет! Уходила в лес, а это 35 километров туда и 35 обратно! – несколько дней пути. В сёлах, у дальних родственников, на явочных квартирах, ночевала… И вот, когда она уходила в лес, то я каждый раз думала, что не переживу, пока она вернётся. Сердце разрывалось от страха за неё… Иван тоже не находил себе места… А она теперь говорит: «Вам меня было не жалко. Иван потому меня посылал на смерть, что я ему была не родная дочь, и ему меня было не жалко!» Как такое можно говорить?… Она даже не догадывается, чего нам стоило ждать её и – опять посылать её туда… Но туда мог пройти только ребёнок. Она шла якобы к тёте в дальнее село. Всегда с узелком гостинцев якобы для тёти, и немцев, которые охраняли мост через Самару, всегда угощала: то пирожками, то яблоками. Они её уже издали выглядывали, хвалили: «Киндер гут! Киндер гут!» То есть – хороший ребёнок. А у этого ребёнка под пальтишком, на теле – бланки документов для партизан, а в голове – выученные наизусть секретные донесения. У Лили с детства прекрасная память была. Так и ходила моя девочка туда-сюда… зимой и летом… а я за неё дрожала. У меня тоже были поручения, но другие: я собирала различную информацию: о расположении немецких войск в городе и пригородах, о количестве боевой техники… Это мы всё передавали партизанам. А они уже устраивали различные боевые вылазки: то эшелон пустят под откос, то грузовик с немцами подорвут… А потом – опять пошли аресты! Мы с Лилей ушли из города, но гестаповцы шли за нами по пятам… И когда нас уже настигли и окружили, и, казалось, что спасения нет, – Лиле удалось, слава Богу, бежать. Это было чудо! А меня – схватили. И отправили в гестапо. Пытали… очень сильно били, иголки и гвозди под ногти загоняли… Когда теряла сознание – окатывали ледяной водой, чтобы пришла в себя, – и опять пытали… Но я ничего не сказала. Приговорили к расстрелу… Но расстрелять не успели. В эту ночь, когда меня должны были уже расстрелять, наши войска перешли Днепр. И стали выбивать немцев из города. Ну, нас спешно погрузили в эшелоны и в эту же ночь отправили в Германию. Всех, кто был на тот момент в тюрьме… Потом, когда Иван пытался узнать о моей судьбе, меня нашли в списке расстрелянных. Так что они с Лилей были уверены, что меня в живых уже нет. Бедный ребёнок, что она пережила!…
Бабушка надолго замолкает. А тётя Ира осторожно спрашивает:
– А что с Иваном-то случилось? Он погиб?
– Нет, он жив.
– Жив?… А где ж он теперь?
– Живёт в Кривом Роге. Женат.
– Как… женат? Он вас после всего бросил?!
– Да нет же! Никто никого не бросал! Я же вам объясняю: я была в списках расстрелянных. Я была для него мертва. Говорят, он очень страдал… А потом нашлась хорошая женщина… Утешила его, поддержала, создала для него семью. Когда я из Германии вернулась, он уже был не один…
– И вы, Дора, не боролись за своё счастье?
– Нет. Не боролась. Она действительно хорошая, его нынешняя жена. Зачем бы я стала ломать их жизнь?… Ни он, ни она передо мной ни в чём не виноваты. Виновата проклятая война…
Тётя Ира обнимает бабушку за плечи и плачет: «Дора, бедная Дора!…»
А маму все просто обожали. Все её друзья. Бабушка называла их смешно: «Ухажёры!» Заодно и мне перепадало внимания. Кто-то нас с мамой катал на мотоцикле, кто-то нас с мамой катал на лодке по Днепру, кто-то приносил маме охапки сирени, а мне – конфеты «Мишка на севере». А мама со всеми была одинаково прохладна, только смеялась своей ослепительной, белоснежной улыбкой…
А папу-то с работы не отпустили! И он завис в этой мрачной Макеевке надолго… Вот и вся их семейная жизнь. Чуть больше трёх месяцев. А если учесть, что поженились мои родители совсем молодыми, когда маме было двадцать два года, а отцу всего двадцать…
Мне-сегодняшней это многое объясняет. Но мне-тогдашней мои родители казались ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ВЗРОСЛЫМИ людьми! А взрослые люди – это МУДРЫЕ люди (так я думала). И я не могла понять, почему мои родители не вместе. Почему мой папа не со мной. Для меня это было горем и неразрешимым вопросом.
Кстати. Мои родители поженились 13 июля 1949 года. Мама была немножко суеверна и не хотела идти в загс 13-го числа. Но папа смеялся и буквально тащил её за руку: «А мы всем докажем, – говорил он, – что 13 – счастливое число! Вот увидишь: у нас всё будет хорошо…»
Я родилась ровно через год – день в день. Такое вот совпадение. Моя, ещё более суеверная к тому времени, мама не хотела 13-го ехать в роддом. Схватки были уже сильные, а она всё терпела и терпела, хотела дотянуть до 14-го июля… Так что я чуть было не родилась дома…
Но я всё равно родилась в СВОЙ день. И с тех пор 13 – моё любимое число.
Была там ещё какая-то тайна… И никто мне ничего не объяснял.
– А долго ещё Серёже?… – спрашивала тётя Ира бабушку, когда они вместе стояли у нашей большой плиты, колдуя каждая над своей кастрюлей.
