Дом, о котором она старалась забыть все эти годы, был полон людей.
— Явилась! — Амалия презрительно поморщилась, краем расшитого батистового платочка смахнула несуществующую слезу. — Прилетела, неблагодарная! И плевать тебе на чужие проблемы. Я только год как похоронила мужа, а теперь вот… такое горе.
«Какое горе?» — хотелось спросить Тине, но она не стала. Понимала, что броня Амалии непробиваема, что нет ей дела ни до кого, что смерть одного из влиятельнейших людей страны — это всего лишь повод покрасоваться перед телекамерами да примерить новое черное платье от Армани. Тина смерила Амалию презрительным взглядом и не удостоила ни единым словом.
— Все так же панкуешь, деточка? — Серафим улыбался ей одними уголками губ, разглядывал с брезгливым любопытством. — Не надоело еще дурью маяться? Вроде бы уже не маленькая девочка.
— А ты все так же бездельничаешь? — Тина улыбнулась точно так же. — Не надоело жить за чужой счет? Вроде бы уже и немаленький мальчик.
Улыбка Серафима поблекла, а в глазах зажегся злой огонь. Она угадала: за истекшие годы ничего не изменилось, Серафим по-прежнему прожигает жизнь и сестричкины сбережения заодно.
— Клементина! — обычно сдержанная и чопорная Анна Леопольдовна заключила ее в свои объятья. — Как хорошо, что вы вернулись!
Вот кого подкосила смерть отца! Несгибаемая леди выглядела подавленной и потерянной. Ее глаза были сухими, но бледное и осунувшееся лицо свидетельствовало не об одной бессонной ночи.
— Она не вернулась, — Амалия смяла платочек. — Она прилетела, как стервятник на запах падали.
Тина почувствовала, как напряглась Анна Леопольдовна, успокаивающе погладила ее по руке.
Клементина уже не семнадцатилетняя девочка, над которой можно безнаказанно издеваться, жизнь научила ее давать сдачу.
— Так и ты вроде как прилетела, — она в упор посмотрела на Амалию. — Нашла информационный повод выгулять новое платье и попасть в светскую хронику?
— Ах, ты! — Какое-то мгновение казалось, что Амалия бросится на нее с кулаками, но вмешался Серафим. Он обнял сестру за плечи, сказал с плохо скрываемой угрозой:
— Амалия, потерпи еще один день. Пусть эта бродяжка поиграет в убитую горем дочь, а потом…
— Что потом? — Тина вздернула подбородок.
— А потом ты уберешься отсюда ко всем чертям! Или ты думаешь, что после всего, что ты натворила, старик оставил тебе хоть копейку?!
— Вам, я думаю, тоже ничего не перепадет, вы ведь даже не родственники. Так в чем проблема, Серафим?
— Ты отстала от жизни в своем Лондоне. — Амалия взяла себя в руки и теперь с сосредоточенной заинтересованностью рассматривала свой маникюр. — Даже странно, что Белый тебя не предупредил… Тебя не было здесь четыре года, за это время кое-что изменилось. Два месяца назад мы с твоим отцом расписались. — Она победно улыбнулась. — И теперь я дважды вдова. Надо же такому случиться!
— Дорогая моя сестрица, ты не просто дважды вдова, ты очень состоятельная вдова, — усмехнулся Серафим. — А ты, — он посмотрел Тине в глаза, — снова никто! Бродяжка-побирушка! Ты свалишь обратно в свою Англию сразу после похорон и сделаешь так, чтобы мы больше никогда о тебе не услышали.
— И если будешь достаточно благоразумной, — Амалия перестала рассматривать свой маникюр, — я могу подбросить тебе кое-что из своей старой одежды. У тебя же, по всему видать, с этим делом напряженка.
Слова новоиспеченной мачехи и Серафима оставили Тину равнодушной. Даже решение отца, на склоне лет связавшего свою жизнь с такой пираньей, как Амалия, ее нисколько не волновало. Девушку больше волновало явное несоответствие того, что происходило в поместье, и того, о чем рассказывал дядя Вася. Жаль, что нельзя поговорить с ним прямо сейчас. Сразу из аэропорта он отправился по каким-то неотложным делам, а то бы она спросила, к чему все это вранье о безутешном отце и зачем он выманил ее из Лондона.
— Не стоит, свое барахло можешь оставить себе.
Тина поправила сползающую с плеча сумку. Дядя Вася почти не оставил ей времени на сборы, так что с собой она захватила только самое необходимое: смену одежды, косметику, зубную щетку и кредитную карту. Все это уместилось в холщовой сумке, внушительной и очень удобной.
— Анна Леопольдовна, — она улыбнулась домоправительнице, — вы не проводите меня в мою комнату?
— А разве тут есть что-то твое? — многозначительно фыркнула Амалия.
— Я провожу! — Анна Леопольдовна расправила плечи. — Там уже все готово. Следуйте за мной, Клементина.
«Следуйте за мной» — совсем как пять лет назад. Мир изменился, отец умер, но домоправительница по-прежнему оставалась блюстительницей традиций и этикета.
Кажется, в доме не так давно сделали ремонт, все казалось чужим и незнакомым, даже ее комната. А может, это она сама изменилась? Скорее всего…
Тина бросила сумку на кровать, посмотрела на застывшую на пороге домоправительницу, сказала:
— Анна Леопольдовна, я умираю, так есть хочу.
На лице домоправительницы появилась тень улыбки:
— Конечно, Тина, у Надежды Ефремовны уже готов ужин.
А вот кухня осталась прежней, как и ее хозяйка. Увидев Тину, Надежда Ефремовна выронила половник, с тихим всхлипом повисла у нее на шее.
— Приехала, негодница, а мы уже и не чаяли! — Она чуть отстранилась, сказала с упреком: — А что ж так поздно приехала-то?
— Надежда Ефремовна, девочка устала с дороги и хочет есть. — На помощь Тине пришла Анна Леопольдовна.
— Так сейчас! Что ж, я нашу девочку не покормлю?! — Повариха бросилась к плите, засуетилась, загремела посудой, проворчала, не отрываясь от своих занятий: — А что за одежки-то на тебе, прости господи?
Тина виновато улыбнулась, подтянула сползший чулок, посмотрела на домоправительницу:
— Анна Леопольдовна, я с собой не взяла ничего подходящего из одежды. Надо бы в город съездить.
— Я все приготовила, Клементина, на всякий случай. Амалия с Серафимом утверждали, что вы не прилетите, но мы с Надеждой Ефремовной знали…
— Да, да, знали! — поддержала ее повариха. — Чтобы ты да не прилетела на похороны родного папеньки?! — она всхлипнула, вытерла глаза краем передника. — Не гадюке ж этой крашеной хоронить нашего Якова Романыча!
Тине, которая лететь на похороны отца не собиралась, вдруг стало стыдно. Может быть, в отце было что-то хорошее, если эти чудесные женщины так искренне скорбят о его кончине? Теперь уже неважно, ей этого все равно не узнать. Четыре года отчуждения не прошли даром, но волю отца она исполнит, проводит его в последний путь, и плевать, что подумают остальные…
…Отца хоронили в Москве с почти президентскими почестями. Гроб красного дерева, море цветов, скорбящие знаменитости, торжественная музыка и проникновенные речи. Репортер, прорвавшийся на церемонию, но остановленный бдительными ребятами дяди Васи. У гроба — самые близкие. Безутешная вдова в элегантном черном платье и шляпке с густой вуалью, чтобы скрывать горе от любопытных взглядов. Ее бережно поддерживает под локоток Серафим, непривычно торжественный и безмерно стильный. Рядом Серебряный, за минувшие годы поседевший почти полностью, но все еще молодой и поджарый. Серебряный нервно вертит в руках незажженную сигарету, наверное, очень хочет, но не решается закурить. По правую руку от него дядя Вася с непроницаемым лицом. По левую — сама Тина, в черном брючном костюме, с волосами, стянутыми в строгий пучок, в солнцезащитных очках. За очками удобно прятать свое смятение, а еще наблюдать за остальными.
