– Олег, – я поднялась из-за стола, – мы это уже проходили с Севой. Есть у меня причины здесь закопаться… Но это мои личные дела, и объясняться я не намерена. Так что езжай уже. Мне действительно некогда!
Замятин хмыкнул, покачал головой, снова посмотрел на меня как на безнадежно больную и вышел из комнаты.
Я закрыла за ним дверь и почти упала на диван. Кто бы знал, каких трудов мне стоило не броситься ему на шею, не прижаться к груди… И плевать на сплетни-пересуды… Я перевела дыхание. И на кой ляд Олег объявился в Марьясове? Почему не уезжает? Я не верила, что Замятин проникся ко мне теплыми чувствами. Мне – тридцать два, ему сорок или чуть больше. Оба не в том возрасте, чтобы очертя голову менять свою жизнь. Я-то уж точно переступила ту грань, до которой, наверно, еще могла бы безоглядно влюбиться. А после тридцати у женщины больше шансов стать космонавтом, чем выйти замуж, да еще по любви.
Народ ведь как считает? Народ считает, что жениться на барышне одного с собой возраста мужчина может разве что до двадцати пяти. А потом, ничего не поделаешь, надо увеличивать разрыв. Потихоньку переходить на тех, кто годится в дочки. Затем – кого можно и внучкой назвать. Главное – не приближать к себе ровесниц… Да еще с таким несносным характером, как у меня. Выходит, у меня только два пути: или Шихану глазки строить, или у бабы Нюры мужа отбить!
Понесло тебя, Маша! Ты забыла, что школьные подруги, хоть и немного их осталось в селе, давно не приглашают тебя в гости? Все вполне объяснимо: каждая замужняя женщина видит в одинокой потенциальную соперницу. Факт остается фактом: если ты не замужем, тебе доверия нет. Либо тебя жалеют, либо боятся… Но я здесь ни при чем. Я никому не перебегала дорогу. И даже с Веркой не стала выяснять отношения, хотя сокурсницы упорно советовали набить ей морду.
Неужто я до сих пор люблю Бориса? Я прислушалась к своим ощущениям. Нет, сердце не затрепетало, даже чувство обиды не всколыхнулось. А вот досада возникла. Я вспомнила, как целовалась с Борисом, его жадные руки на груди… Все эти неприятные ощущения показались добрым знаком.
«Ладно, хватит изводиться!» – приказала я себе мысленно. Каждую секунду в мире что-то происходит. Люди влюбляются, расстаются, ссорятся, мирятся… Но человечество не перестает верить в любовь. Человечество немножко страдает, а затем опять встает на ноги, вытирает слезы, громко сморкается и идет на кухню выпить чашечку кофе… И вино вновь обретает вкус. И аппетит приходит. И новая любовь… Вот только верить в нее надо… И не втаптывать в грязь, если она только-только с трудом пробилась сквозь толстый слой шлака и пепла…
Я решительно встала. Последние мысли мне понравились. Кажется, я давно не покупала себе нового платья. Именно платья, потому как вне службы предпочитаю носить джинсы и майки. И еще я просто кожей чуяла: черная полоса должна вот-вот закончиться. По крайней мере, мне очень хотелось в это верить!
Глава 14
День пролетел незаметно. Если не считать пожара, который превратил меня в бомжа, – вполне обыкновенный, рядовой день. Служебные дела быстро оттеснили личные заботы. Первым делом я позвонила в РОВД. Доложила, как положено, о случившемся, чем вызвала шквал вопросов от начальства, на которые попыталась ответить, как сумела. Затем звонки посыпались один за другим. Сочувствующих и просто любопытных оказалось предостаточно. После обеда позвонили из кадровой службы, сказали, что окажут материальную помощь, а еще сообщили, что начальник райотдела решает вопрос с главой администрации о выделении мне служебной квартиры. Оказывается, была в заначке у Мордахина однокомнатная, с печным отоплением комнатенка в двухэтажном бараке. Жилье не ахти какое, но все-таки лучше, чем служебный кабинет.
Не скрою, приятно, что коллеги озабочены моей бедой, и все же я чувствовала себя не в своей тарелке. Мордахин тоже меня осчастливил. Лично привез раскладушку, матрас, одеяло и два комплекта постельного белья. Попросил относиться бережно, так как все это добро он взял под расписку в общежитии местного профучилища. Через час на радостях я принесла ему справку о работе с несовершеннолетними. Впервые за несколько лет мы поговорили не на повышенных тонах. Мордахин даже предложил мне чаю с домашним печеньем, а в конце, махнув рукой, всучил свой чайник. И это я тоже сочла добрым знаком.
После обеда я осмотрела пепелище, составила протокол осмотра места происшествия, опросила свидетелей. На это ушло часа два. Затем мне пришлось выяснять обстоятельства кражи яиц у бабки Полины, известной всему селу своим склочным характером. Бабка грешила на соседей – многодетную семью, в которой, кроме детей, богатства не имелось. Но семья слыла непьющей, работящей, и кур в их хозяйстве было раз в пять больше, чем у Полины. В конце концов я обнаружила похитителя в зарослях смородины на задах бабкиного огорода. Воришкой оказалась собачонка Тишка, что ощенилась тайком от хозяйки.
– Полина Захаровна, – подозвала я бабку, – вот она, преступница!
Тишка, высунув язык, преданно смотрела на меня. Глазки-бусинки влажно блестели в тени кустов. Недавно прозревшие щенки тыкались в ее брюхо тупыми мордочками.
– Ой, лишенько мое! – заголосила Полина. – Что ж мне с такой оравой делать? У, зараза! – она присела на корточки и отвела ветку смородины. – Спрятала, проклятая, чтоб не утопила…
Вся земля вокруг была усыпана скорлупой. Бабка поднялась на ноги, перекрестилась.
– Господи прости! Грех на душу взяла! Детей оговорила! – Она умоляюще посмотрела на меня. – Ты тоже прости. До наших ли тебе делов сейчас. – И засуетилась: – Ты погоди! Я сейчас молочка тебе, сметанки соображу…
До опорного пункта я добралась уже под вечер. Еще издали я заподозрила что-то неладное. Крыльцо заполнили банки с соленьями-вареньями, какие-то коробки, мешочки, узелки, кастрюльки и пакеты. Среди этого богатства выделялся мешок с картошкой и большой туес, полный яиц. Я остановилась, не веря своим глазам. Село пришло мне на помощь, а я-то думала…
Я расчистила себе местечко на крыльце и присела, прислонившись спиной к перилам. Вечерний сумрак окутал дома. Дневная суета уступала место долгожданному покою. Даже лай собак стал глуше, видно, и они поняли, что пришло время помолчать.
Фонарь на столбе рядом с опорным пунктом рассеивал темноту, но навес над крыльцом загораживал свет. Это позволяло смотреть в небо, на котором постепенно проявлялись звезды. Мириады звезд – крупных, как спелые ягоды, и мелких, точно песок на речной отмели. Они перемигивались, мерцали… У меня закружилась голова, я отвела взгляд. Я не любила темноту – она всегда ассоциировалась с бедой. Наверно, никому на селе не приходилось видеть столько чужого горя, как мне. За годы милицейской службы я не раз смотрела в глаза тех, кто оступился или пережил внезапную потерю родителей, гибель детей или смерть родного и любимого человека… Теперь я понимала, что происходило с ними. Их глаза смотрели на мир, но не видели света. Они вообще ничего не видели, кроме своей боли, от которой однажды ослепли и долго-долго не могли прозреть.
А я должна была думать о них, чтобы не упасть самой, потому что луч света хрупок и едва различим, а тьма – агрессивна. Настолько, что гасит свечи и стирает звезды. И выбивает опору из-под ног…
Я глянула на часы. Стрелки приближались к двенадцати. Это ж сколько я просидела на крыльце? Часа два, наверно. Давно уже надо ложиться спать, но я не могла заставить себя переступить порог кабинета. Наверно, зря я отказалась от предложений Шихана и бабы Нюры. Но с другой стороны, если меня вновь начнут колбасить ночные кошмары, где гарантия, что утром об этом не узнает все село?
Ну, чему бывать, того не миновать! Полчаса ушло на то, чтобы перенести припасы в помещение и растолкать по шкафам. Затем я умылась над цветочным горшком из чайника, переоделась в ночную рубашку и приготовила себе постель на раскладушке. Хм, вполне прилично, если не принимать во внимание казенные плакаты, угрюмые рожи на стенде «Их разыскивает милиция» и стопку официальных бумаг на столе. Чайник вскипел. Я достала из стола кружку, пакет карамелек и пачку печенья. Вполне обычный ужин, одно отличие – на этот раз он проходил не в родных стенах.
Несколько раз я ночевала в опорном пункте, с грехом пополам умещаясь на жестком диванчике. Сейчас я лежала на раскладушке, уставившись в потолок. И никак не могла заснуть. Я думала о бабушке. Сколько лет она хранила бумагу с кладовой записью? Почему молчала? Чего опасалась? Неужели этот клад существует на самом деле? Но что мне с того? Нужно сойти с ума, чтобы на полном серьезе посвятить свою
