— Считайте, что я ничего не слышал, — тихо сказал он.
Таня ответила ему тем же прозрачным взглядом, полным холодного огня. И было непонятно, чего в ее взгляде было больше — любви или ненависти…
В начале лета Андрей покинул гостеприимное семейство Померанцевых — он уже был вполне взрослым человеком, обладал некоторой финансовой независимостью (от родителей ему кое-что осталось), и пора было поступать в университет. Андрею так хотелось стать как можно скорее самостоятельным, что он даже особо не переживал, покидая своих опекунов.
Переживала Дуся — она плакала и все твердила:
— Я тебя обожаю, клянусь! — И она целовала крест. — Я ведь твоя невеста! Ты думаешь, что у меня в голове одни пустяки и театр на уме? А на самом деле… Господи, милый, помнишь, как нам хорошо было прошлым летом, как ты изображал сома в пруду?
Померанцевы взяли с Андрея слово, что он будет заглядывать к ним как можно чаще, да и они сами не перестанут интересоваться его жизнью.
Лето он провел без Душ — отец увез ее вместе с собой на гастроли, чтобы показать актерскую жизнь с изнанки, все радости и тяготы ее, которые присущи этой профессии. Андрей уже понял, чего хочет его возлюбленная, и, скрепя сердце ни слова ей не сказал в упрек, словно не было Душного обещания не мечтать о сцене.
— Видно, это твоя судьба, — сказал он. — Господи, ну я же не враг тебе — делай что хочешь. Я не тиран и не деспот… Мне не очень нравится твой выбор, да и что с того, привыкну. Люди ко всему привыкают.
— Голубчик, милый, какой ты добрый… — поливала Дуся рубашку Андрея слезами. — Спасибо тебе… Ты, правда, привыкнешь и поймешь, что в актерской профессии нет ничего дурного. Ты окончишь университет, будешь работать, я тоже буду работать… Мы станем богатыми, известными людьми, будем благодетельствовать многим…
Тогда же, летом, Андрей написал Дусе первое письмо. С этими письмами была особая история, вернее, не с самими письмами, а с бумагой, на которой они писались.
Он так боготворил свою возлюбленную, что любые вещи, к которым прикасались ее нежные пальцы, казались ему священными. Тем более письма, которые идут от сердца к сердцу! Их, по его особому размышлению, вообще следовало писать кровью.
Нет, кровью, конечно, невозможно, но… А если на красной бумаге?
Эта мысль настолько засела в воображении Андрея, что он обегал половину Москвы в поисках чего-то особенного. Наконец где-то в переулках у Тверской набрел на лавку, торгующую канцелярскими принадлежностями, и именно там обнаружил искомое. Но вощеная бумага цвета переспелой вишни, яркая, точно кровь, с золотым обрезом стоила кучу денег!
— Не мое, конечно, дело, — сказал молодому человеку приказчик за прилавком, холеный франт с крошечными усиками, — но взяли бы вы чего попроще. Вот, пожалуйста, белая бумага такого же качества, на полтинник дешевле…
— Нет, мне нужна именно эта, красная, — твердо сказал Андрей.
«Моя дорогая, моя недоступная мечта! — писал он своей избраннице. — В моей жизни только один смысл — ты. Это не пустые слова, это правда.
Знаешь, я даже боюсь думать о будущем, о том времени, когда мы наконец сможем соединиться. Оно кажется мне каким-то невозможным, сумасшедшим счастьем. От одних мыслей о нем мое сердце готово разорваться!
Твоя фотография стоит у меня на столе. Я смотрю на нее каждую минуту и лишь усилием воли заставляю себя взяться за книги.
Я люблю тебя так, что ты не можешь не любить меня…»
Дуся появилась в его маленькой квартирке в Среднем Кисловском переулке в середине сентября.
— Вот я и у тебя… — сказала она, переступая порог. — Ты рад?
Андрей весь извелся, пока ждал ее. Еще на прошлой неделе они договорились, что Дуся придет к нему, поэтому он не знал, что ей сейчас ответить. Рад ли он ей? О да, но это короткое слово вряд может вместить в себя те чувства, которые теснились в его груди.
Он обнял Дусю, но она тут же выскользнула из его рук, немного смущенная.
— Ты совсем взрослая, — сказал он. — Садись. Совсем девушка!
— Не узнал? — опять спросила она, словно не зная, о чем еще можно говорить.
— Тебя нельзя не узнать… Ты как солнце! Говорят, даже самые безнадежные слепые могут видеть солнечный свет или, по крайней мере, ощущать его…
— Фу, что за декадентские настроения! — Она полушутя, полусерьезно хлопнула Андрея по плечу перчатками. — Давай не будем о грустном.
— Как гастроли? Насмотрелась?
— Да, ты знаешь, — медленно, серьезно произнесла она, — очень интересно было. Папа мне все рассказывал, показывал, я была в курсе всех событий, которые происходили в труппе и вне ее…
— Понравилось? — стараясь не показывать ревности, спросил он.
— Да. А знаешь, в Вологде я играла Офелию, когда исполнительница роли захворала.
— И как же тебя приняла публика?
— За-ме-чательно. Один местный чиновник корзину цветов подарил. Папа сказал, что у меня очень здоровое отношение к славе, что она не может меня испортить. Господи, да что же мы все обо мне да обо мне! Лучше о себе расскажи…
— Да вот, как видишь, грызу гранит науки… Погоди, ты уже точно решила идти на сцену?
— Да, милый. Ты ведь не будешь меня отговаривать?
— Нет, — сказал он. — Нет…
— Ну и славно…
Она положила руки ему на плечи и поцеловала в щеку.
— Вот видишь, я очень примерная невеста…
— Жаль, что не жена! — вырвалось у него.
Он прижал к себе Дусю сильнее. От нее пахло цветочным мылом и осенью. Легкий травяной аромат мгновенно напомнил ему старый пруд, в котором они когда-то купались. На открытой шее девушки билась светло-голубая жилка, к которой он прижался губами…
— Что ты делаешь? — с тихим испугом воскликнула Дуся. — Нет, пожалуйста, это уже чересчур!
— Ладно, не буду, — поспешно отстранился он. Он и сам устрашился своего порыва — ощущение счастья было настолько сильным, что, показалось, могло просто убить его. — Я нечаянно.
— За нечаянно бьют отчаянно!
— Все, все! Я вот сяду на этот стул, подальше от тебя…
— Андрюша, голубчик, какой ты смешной! Ах да, все забываю спросить: что за странная бумага?
— Какая бумага? — не сразу понял он.
— Ну, на которой ты мне письма писал? — А, красная… Что, глупо?
— Нет, но… — Она затеребила оборку на своем платье, рассеянно улыбаясь. — Как-то странно. Но это стиль такой — я понимаю. В нем есть что-то особенное, значительное! Цвет страсти… — произнесла она шепотом. — В первый момент, когда я разорвала конверт, то твое письмо выпало у меня из рук. Я испугалась. Андрюша, голубчик, ты большой выдумщик!
— Господи, какая ты красивая, не могу насмотреться… И не насытится око зрением…
