Он смерил Валю тяжелым взглядом и отвернулся, делая вид, что читает газету.
— Милый, хороший мой… — Она села на ковер рядом с креслом, прижалась щекой к коленям Ильи. — Почему ты такой упрямый? Я не так уж и молода, и скоро, возможно, будет поздно… Знаешь, мне даже сны снятся!
— Какие еще сны? — с усилием спросил он.
— Сны, будто у нас ребенок, — призналась она. — Вернее, сначала я его жду. Потом он рождается. Потом я кормлю его грудью, меняю ему пеленки… Я все время прокручиваю эту ситуацию и хочу, чтобы она повторилась и в реальности… Я придумываю имена во сне!
Илья оттолкнул ее — не грубо, но с явным выражением неприязни. Валя соскользнула с его колен. Она сидела на полу и чувствовала, как слезы подступают к ее глазам.
— Какая гадость, — с отвращением произнес он. — Все, что ты рассказываешь, — страшная гадость.
— Но почему? Это же абсолютно нормально! Вон у Лиды Димка…
Он не дал ей закончить:
— Прекрати! Я не хочу ничего слушать!
— Но я должна…
— Ты ничего не должна! Потом… Все потом… Ты еще не старуха, ты еще успеешь… но не сейчас. Года через два, например.
— Ты всегда так говоришь! — возмутилась Валя. — Что изменится через два года?
— Многое, — упрямо ответил он. — Я надеюсь, что к тому времени ты повзрослеешь, станешь самостоятельным человеком.
— Илья! Мне тридцать четыре!
— А по психологическому развитию — лет десять-двенадцать.
— Что-о? — вытаращила она глаза.
— То самое. Ты инфантильна, легкомысленна, рассеянна, вечно все забываешь, теряешь, роняешь, опаздываешь…
— Я не опаздываю! — закричала она.
— Ты доверчива до слабоумия! Села в машину к этому уроду…
— Ты имеешь в виду Коваленко?
— Кого же еще! Я видел его сейчас — чудовище, маньяк, жалкий сластолюбец, который наконец нашел себе подходящую жертву…
— Какую еще жертву? — растерянно спросила Валя. Ни одно из определений Ильи не подходило к Герману Коваленко.
— Тебя!
Валя закрыла глаза, и из ее глаз полились слезы.
— Ты не прав… — убитым голосом пробормотала она, вытирая их тыльной стороной ладони.
Валя, таким, как ты, нельзя иметь детей. Зачем тебе ребенок? — почти ласково произнес Илья. — Ты же его уронишь. Забудешь где-нибудь в коляске… Раздавишь во сне…
То, что он говорил сейчас, было чудовищно по своей сути. И несправедливо. Столь несправедливо, что Валя вдруг поняла Илью — так он говорит, потому что заботится о ней. Беспокоится… А если и правда она не справится? Страх сковал ее.
Уронит, задавит, забудет…
— Ладно, — прошептала она. — Я постараюсь переубедить тебя. Я соберусь… ты скоро поймешь, что я изменилась. Ты перестанешь считать меня инфантильной!
— Вот и славно, — он погладил ее по голове. Улыбнулся с напряжением. — Ты сама понимаешь, что сейчас не готова к этой роли… Года через два, через три — ты сможешь.
— А разве… разве ты сам не хочешь детей? — спросила она, робко обнимая мужа.
— Мне вполне хватает тебя одной, — безо всякого усилия он поднял ее, посадил себе на колени, принялся укачивать. — Ты сама как дитя…
Он держал ее крепко. Он не собирался ее ни с кем делить.
— Завтра я поеду к деду! — вспомнила она. — И не говори потом, что я забыла тебя предупредить! Между прочим, я не была у него с прошлой недели…
— Хорошо-хорошо! — засмеялся он.
Валя почувствовала себя почти счастливой.
— Илья…
— Что?
Может, ты и прав, и мне надо бросить работу, — задумчиво пробормотала она. — Я там черт знает сколько времени, но до сих пор мне кажется, что это не мое. Люди там хорошие — и Наталья, и Леонарда Яковлевна, и другие… Но это не мое! Помню, как давно, в юности, Лидка дразнила меня, что я пойду работать в библиотеку… Ведь все по ее получилось, вот странно!
— Это просто совпадение.
Валя устроилась поудобнее у него на коленях, мечтательно закрыла глаза.
— Нет, я правда уйду оттуда. Надоело! Знаешь, что я буду делать?
— Что ты будешь делать? — Илья поцеловал ее в шею. — Моя девочка, моя принцесса…
Кажется, приближался очередной его приступ нежности. Бурный и короткий, словно летний ливень. А Вале хотелось, чтобы Илья всегда был таким, как в эти минуты.
— Я буду писать романы, — сказала она.
— Что? — удивился он.
— У меня кое-что набросано, даже довольно много… Ты же знаешь, я люблю придумывать всякие истории. Люблю придумывать о любви…
— Валентина!
— Да, а что? Ты вот, такой-сякой, — она шутливо ущипнула его за щеку, — ты ведь совершенно мной не интересуешься! Ты, наверное, думаешь, что я отчеты всякие строчу на твоем компьютере, а я…
— А ты? — заинтересованно спросил он.
— А я занимаюсь творчеством. Это, если честно, моя мечта с детства.
— Кажется, я что-то припоминаю, — Илья вдруг нахмурился. — Ты всегда страдала какой-то ерундой. Излишек фантазии, от которого надо избавиться. Что ж, пиши, если хочется!
— Я отдала одну свою работу Юлию Платоновичу, — призналась Валя. — Не знаю, что он скажет. А вдруг у меня все-таки есть способности… Собственно, чем я хуже Гликерии Климантович?
— Это ты про ту толстую глупую тетку, которая вечно таскает за собой своего мужа, словно на веревочке? — насмешливо спросил Илья.
— В общем, про нее…
Илья задумался. Какие-то тени пробежали по его лицу — он нахмурился, страдальчески сдвинул брови, потом усмехнулся.
— Забери рукопись обратно, — сказал он.
— Что?
— Я говорю, пусть Истомин вернет тебе твою рукопись. Нечего страдать ерундой — все равно ничего не выйдет. Только лишнее расстройство тебе.
— Я и так знаю, что ничего не выйдет! — с отчаянием закричала Валя. — Но попробовать-то стоит!
Она не понимала, почему он настроен столь враждебно.
— Не стоит бессмысленно тратить время и силы. Ты такая слабенькая… Представь — этот старый хрыч похвалит тебя, заявит, что ты новая Франсуаза Саган или русская Маргарет Митчелл — с него станется, с любителя громких слов… И что тогда?
— Ну… — пожала плечами Валя. — Тогда я попытаюсь пристроить свою рукопись в какое-нибудь издательство.
— А ее там не возьмут! Потому что других таких писательниц полно, да еще со специальным образованием. И будешь ты переживать, бегать из одного издательства в другое, плакать мне каждый день в жилетку, что люди не понимают твоего творчества, — с раздражением произнес Илья. — Нечего и начинать! Лучше займись каким-нибудь макраме, или вышивай гладью…
