сопротивление до последнего патрона: «Держитесь, фюрер выручит нас!»
Но никто не считал Гитлера ответственным за эти смерти. Напротив. Однажды, когда мы устроили вечер поэзии Гейне и один из офицеров запел «Три гренадера» на музыку Шуберта, при словах «а потом мимо моей могилы проедет император» раздались аплодисменты, которые переросли в демонстрацию верности человеку родом из Браунау. Конечно, следует признать, что мы совершили ряд вещей, которые как бы «лили воду на мельницу нацистов», что заставило некоторых офицеров еще более укрепиться в своих убеждениях. И русские, и немецкие политработники часто шли на поводу у разных крикливых приспособленцев, людей, которых наци не подпускали к себе на расстояние мили, которым давали особую льготную работу на территории лагеря. А комендант нашего лагеря был пьяницей, а также героем Гражданской войны, все образование которого состояло в изучении истории партии чуть ли не назубок. Это был абсолютно разложившийся тип.
Кроме того, сама Елабуга представляла собой наводящую тоску дыру. Когда-то это было знаменитое место активного паломничества с двумя монастырями и множеством церквей и важным речным портом на берегу Камы. Но сейчас большая часть грузов доставлялась по железной дороге, а зимой, когда река покрывается льдом, город становился совершенно оторванным от внешнего мира. Самым настоящим кошмаром этих мест является тюрьма. Это самое большое здание в городе после полуразрушенных монастырей и церквей; оно напоминает самый настоящий дом смерти, как это описано у Достоевского. Когда наш лагерь еще не был достроен, офицеров несколько раз отправляли туда для удаления вшей, но все, что им удалось увидеть, — это несколько пользующихся льготами русских арестантов с туповатыми физиономиями. Однако недавно русские освободили оттуда одного офицера, которого забрали из лагеря еще в 1941 году по надуманному обвинению в попытках поднять восстание и организовать массовые забастовки военнопленных. С тех пор он просидел там в одиночной тюремной камере, не имея никаких новостей о том, что происходит на фронте. Власти либо совершенно забыли об этом человеке, либо им было просто лень переправлять его в Оранки, куда лагерь переехал в 1942 году. Когда мы спросили у русских, как такое вообще могло произойти, те только пожимали плечами: «Nichevo». Для них в этом не было ничего особенного. И подобные вещи вовсе не вызывали у них удивления.
Один из вопросов, который нам постоянно задавали в лагере, был о том, что заставило нас присоединиться к Национальному комитету.
«Разумеется, мы ничего не сможем изменить, находясь здесь», — говорили нам офицеры. Правдой было и то, что наша пропаганда могла хоть что-то изменить в Германии и в немецкой армии только при условии, что все военнопленные, особенно офицеры, присоединятся к нам. А пока у нас не было свободы перемещения внутри лагеря, русские не особо давали комитету возможность работать. Тираж газет и листовок был ничтожно мал, его нельзя было сравнивать даже с тем количеством листовок, которые немецкие летчики сбрасывали в районе Харькова в мае 1942 года{49}К тому же фронтовые пропагандисты из антифашистской школы в целом были не способны грамотно составить текст листовки. Они пользовались лишь затертыми клише и языком оскорблений. Целью Национального комитета было сделать так, чтобы пропагандой занимались не только одни коммунисты и их сторонники. Но большинство пленных воспринимали эту цель без всякого восторга. Многие боялись, что их родственники подвергнутся репрессиям, мысль о чем мне лично никогда не приходила в голову. И в то же время офицеры не удосуживались сделать умозаключения о том, что же должна представлять собой система, которая, как они думали, способна на подобные вещи.
Национальный комитет размещается в относительно целом современном здании с центральным отоплением, водопроводом и прекрасно обставленными комнатами. Этот дом стоит в небольшом лесу, больше похожем на парк, на крутом берегу реки Клязьмы, небольшом притоке Москвы-реки{50}
Сюда из разных лагерей прибыло около сотни офицеров, в том числе много штабных, желающих вступить в наш союз офицеров. Самыми известными из них являются полковник Штейдле, полковник фон Ховен, майор Бехлер, майор фон Франкенберг, полковник Кзиматис, полковник Пикель, майор Бюхлер и другие. Прибыло несколько военных юристов и врачей, лейтенанты из резерва, такие как преподаватели вузов Герлах, доктор Грей-фенхаген, доктор Аррас, доктор Вилимциг, школьные учителя, юристы.
Кроме этого, вчера здесь неожиданно появилась колонна автомобилей, на которой прибыла группа из шести генералов. Впереди маячила массивная прямая фигура седоволосого Вальтера фон Зейдлица{51}
Зейдлица считали явным любимчиком Гитлера. Под его командованием был развязан мешок под Демянском, за что он получил дубовые листья к своему кресту{52}
У Зейдлица уже был опыт боев в окружении, который, возможно, подтолкнул его на тот импульсивный шаг. Теперь между Зейдлицем и Паулюсом наблюдалось что-то вроде соперничества, поскольку Зейдлиц пытался убедить своего командующего предпринять решительные шаги. Паулюс считал, что после своего меморандума Зейдлиц как командующий войсками на северном участке перешел в прямое подчинение к Гитлеру и что он беспрекословно повиновался приказам фюрера. После этого руки самого Паулюса оказались связаны. Поступившее из 51-го корпуса в январе предложение об одновременном прорыве на всех участках Сталинградского котла означало самоубийство всей армии.
Правду обо всем этом, наверное, уже не удастся выяснить никогда. О Зейдлице в 6-й армии было принято говорить без всякого почтения. Это означало, что его демарш не нашел поддержки среди офицеров.
Генерал Латман любил подчеркивать свою принадлежность к национал-социалистической партии. Будучи преподавателем артиллерийской школы в Йютербоге, он был известен своими придирками к офицерам, не читавшим «Майн кампф». Об этом его пунктике знал каждый. Подчиненные дали генералу кличку Павлин за его напыщенный вид.
Шлемер был одним из самых известных и популярных в 6-й армии командиров дивизии{53}
Самой противоречивой фигурой среди генералов был Элдер фон Даниэльс. Ходили самые нелицеприятные слухи о том, что творилось в его штабе из-за слабости, которую генерал питал к вину и женщинам.
В это утро я чуть не упал с кровати, когда в комнату вдруг с криками ворвался Зейдлиц, который стукнул по столу кулаком так, что задрожали стекла окон, и проревел:
— Поскольку там будут Циппель и Гольд, о моем участии не может быть и речи.
Циппель был немецким коммунистом, дезертировавшим из армии в июне 1941 года. Сейчас он занимал пост секретаря в Национальном комитете. Гольд, еще один коммунист и дезертир, как-то помог русским диверсантам в немецкой форме взорвать один из штабов в Великих Луках. За это он получил советскую награду. Позже о его заслугах в напыщенном стиле писали в газете для военнопленных. Наверное, русские полагали, что это должно было убедить пленных в том, что Красная армия действительно является интернациональной. Действовать в одной команде с дезертирами, даже если они являются дезертирами по политическим соображениям, для генералов было неприемлемым. Но ко всеобщему огромному удивлению, к обеду распространилась новость, что генералы фон Зейдлиц, Латман, Шлемер,
