вашими грязными сапогами! И жидов с собой забирайте в Израиль, не место им у нас, вот!..
Володя Ульянов и бурлаки
В одном из старых советских кинофильмов есть замечательный эпизод, в котором будущий вождь пролетариата Володя Ульянов стоит на крутом берегу Волги и смотрит, как бурлаки тянут баржу. Сердце юноши переполняется скорбью по поводу угнетения простого народа, и тогда же в нём впервые зарождается мысль посвятить себя борьбе за освобождение рабочего класса от работы и прочих нелюбимых им вещей. Но о чём на самом деле размышлял этот кудрявый отрок с намечающимися проплешинами? Попробуем реконструировать ход его мыслей.
— Это же, батенька, золотая жила! — бормочет он вслух, но ещё не картавит, потому что противная буква «р» пока не попала ему на язык. — Стать во главе такого большого количества публики — это же уму непостижимо! Это ар-р-рхиважная задача! — Тут уже мерзкая «р» начинает его бесить и приводит в состояние революционного возбуждения. — И притом, именно во главе простого народа, потому что с ним такое вполне прокатит, а уж с интеллигенцией — дудки. С ней надо расшаркиваться, объясняться, аргументировать выводы… И вообще, интеллигенция — гавно, я это говорил, говорю и буду говорить! По себе знаю… А народ — дурак. Выдай ему фразу позаковыристей, погладь по шёрстке — и он у тебя в кармане. Только как ему эту фразу донести? Стану-ка я, по давней русской традиции, властителем дум — писателем! Только что написать? Какую-нибудь сусальную детскую книжечку? Хрен там, Ушинского не переплюнешь, а тут ещё на подходе Агния Барто, Самуил Маршак и — пронеси Г-ди! — Сергей Михалков… Детективчик захреначить? Чувствую загодя, как покойный Достоевский замахивается топориком, мол, не лезь, Вован, в чужой огород… Стишки из пальца высосать? Так ведь их народ не читает, кроме, конечно, поганой интеллигенции, которую я обязательно впоследствии изведу, только дайте до власти добраться… Романы про рабочих? Так тут Максим Горький уже застолбил участок. Вот сука! Сам буржуй буржуем, а ходит в косоворотке и окает, как деловой!.. Буду-ка писать манифесты, притом, чем длинней, тем лучше. Лозунги, они всегда выигрышней и слезу вышибают, к тому же их удобно со сцены читать — а это аплодисменты, букеты от поклонниц, рецензии в газетках, популяр-р-рность… Так и до власти добраться проще. А если ещё группу поддержки сколотить, назвать её партией — совсем круто станет…
У юного Володи от намечающейся перспективы закружилась голова, и он чуть не упал с обрыва, но вовремя отшатнулся, сплюнул на упирающихся снизу бурлаков и сказал в полный голос, не стесняясь противной буквы «р»:
— P-революция победит в отдельно взятой стране, и эта страна будет взята мной, Владимиром Ильичом Уль… нет, Лениным!..
Фурманов и блокнотик
Как каждый воспитанный и интеллигентный человек, Дмитрий Фурманов очень не любил хамства и матерщины своего командира Василия Ивановича Чапаева, выдаваемых последним за «мужицкую смекалку» и «героическую удаль». А больше всего не нравилось, когда его выставляли дураком перед низшими чинами, и для чего — чтобы завоевать дешёвую популярность и привлечь внимание местной красотки пулемётчицы Анки. Дамы Фурманова не интересовали, но подозрительный Чапаев считал, что своим безразличием комиссар пытается усыпить его рабоче-крестьянскую бдительность.
— Надо быть, Димон, ближе к народу, — нередко говаривал Чапаев, бреясь саблей в перерывах между боями, — а то ты мужик хитрый и, наверное, образованный, всё строчишь что-то в блокнотик. Наверняка доносы на своего легендарного командира. Ведь строчишь, признайся?
Фурманов краснел, как бурак, и прятал блокнот в карман, ведь он и в самом деле был наполовину исписан докладными записками, фиксирующими каждый неверный шаг командира.
Вот только отправить их в штаб фронта никак не получалось — то почта закрыта на обед, то там, как назло, факс сломался, и даже мобила у Фурманова не работала, потому что в ней сдохла батарейка, а купить новую руки не доходили.
— Ничего, — подбадривал себя Фурманов, — подвернётся оказия — всё оптом передам, пускай в штабе узнают сразу обо всех проделках этого трамвайного хама!
Но писать доносы с каждым днём становилось всё труднее, а Чапай был всё подозрительней и подозрительней. И тут Фурманов придумал тонкий ход, как отвлечь внимание командира от своего блокнота и даже сделать его в этом деле союзником.
— Слушай, Василий Иванович, — как-то сказал он, — решил я написать повесть для юношества о твоих боевых подвигах. Пускай не только в окружающих деревнях знают тебя, как героя Гражданской войны, но и повсюду.
— И то верно, — согласился Чапаев, — народ должен знать своих героев! Пиши о наших славных боевых победах. Это тебе мой приказ… — А потом хитро прищурился и прибавил: — А то я тайком читаю о себе в твоём блокнотике и думаю, мол, орёл я всё-таки, если даже доносы Фурманов сочиняет про меня таким красивым слогом!..
Маяковский и Есенин
Великий пролетарский поэт Владимир Маяковский не любил Сергея Есенина и всегда дразнил его сиволапым крестьянином и отсталым элементом. Но если удавалось выпить водки за счёт крестьянского поэта, то временно заключал перемирие, оправдывая свой поступок идеологически обоснованной смычкой города и деревни.
Но и Есенин себя в обиду не давал — обзывал Маяковского интеллигентом в следующем поколении и грузином за то, что тот был родом из Грузии.
Подвыпив, они очень любили хвастаться друг перед другом своими победами над женщинами. Ясное дело, Маяковский уступал Есенину по всем параметрам, и даже похвальбы, что у него одна-единственная любовь — Революция, служили слабым аргументом. Правда, и Есенину порой крыть было нечем, потому что он часто не помнил, на ком в настоящий момент женат, оттого и путался в именах.
Однажды Есенин стал расхваливать свою новую избранницу:
— Завёл я себе американку или кто там она — точно и не знаю. Айседорой Дункан кличут, но я её по-нашему Дуней зову. И ничего — откликается. Хоть русского языка и не знает, но мои стихи обожает…
— Еврейка, небось, эта твоя американка! — хмыкнул пролетарский поэт. — Откуда-нибудь из Житомира или Бердичева.
— Плевать, что еврейка, — обиделся Есенин, — я не антисемит, мне все равны.
Лишь бы были бабами…
Задумался Маяковский: если даже Есенин такое говорит, то ему и вовсе грех посмеиваться над
