незамысловатого сюжета про пьянку создал настоящий шедевр!
Пушкин и Гоголь
Выпивали как-то в выходной день Пушкин и Гоголь. Почему именно в выходной? Да потому что выходных дней тогда было куда больше, чем сегодня, а водка стоила намного дешевле. Просто других вариантов приятно проводить время у великих писателей не оставалось.
Пушкин был вообще-то мужиком смешливым и лёгким на подъём, а Гоголь наоборот — бука букой. Дай, думает Пушкин, развеселю его, а то с ним выпивать такое муторное дело, хоть в петлю лезь, как мой будущий последователь Серёга Есенин.
А Гоголь наоборот с каждым выпитым стаканом всё мрачнее и мрачнее становится, и хрен там разберёшь, какие у него в голове тараканы усами шевелят.
— Хочешь, Колян, я про тебя стихотворение сочиню, и его будут потом в школах детишки наизусть учить? — говорит Пушкин. — Или, к примеру, роман в стихах?
А что, подумал про себя Гоголь, пускай пишет, дело-то ведь для него нехитрое, и спрашивает:
— Точно роман напишешь? Не обманешь?
— Вот те крест! — засмеялся Пушкин. — Мне и врать-то неприлично! Сам посуди: солнце русской поэзии — и брешет, как сивый мерин!
— А как ты этот роман назовёшь?
— Ну, твоим именем, сам понимаешь, нескромно будет. Назову-ка его… ну, скажем, «Евгений Онегин». Имя на твоё не похоже, но субъект будет — точная твоя копия. От всего нос воротит, всё ему не так, пиво кислое и бублики чёрствые — короче, типчик ещё тот. Сам удивишься полнейшему сходству.
Тут уже Гоголь обиделся не на шутку. Это ж надо так наехать на коллегу по писательскому цеху! И затаил он на гения обиду. Потому и решил тоже вставить Пушкина в свой роман «Мёртвые души», но в виде самого что ни на есть гнилого персонажа, а фамилию не менять, только слегка переиначить. И вышел у него в итоге крохобор Плюшкин. Пушкин, может, о том и подозревал, но до самой смерти в этом не признавался.
Выпивают они дальше, а Пушкин не перестаёт бахвалиться. Мол, я такой-сякой, и мне равных нет, и на Олимпе я хрен подвинусь, чтобы кому-то место рядом уступить. А Гоголь сидит мрачнее тучи, обиду копит и всё никак не придумает, как подкузьмить Пушкина покрепче. На дуэль вызвать? Нет, не получится, тот в тире регулярно тренируется — того и гляди сам пулю в лоб схлопочешь. Так ничего и не придумав, Гоголь оттаскал обидчика за бакенбарды, а потом хлопнул дверью и ушёл по своим делам.
До последних своих дней он не простил Пушкину обиду. А когда помер и его закопали, то даже в гробу не мог успокоиться — всё вертелся и горестно вздыхал. И это истинная правда, потому что много лет спустя, когда его раскопали для каких-то исторических нужд, лежал он совсем не так, как его первоначально укладывали…
Пушкин и Лермонтов
Пушкин с Лермонтовым друзьями никогда не были. Да и друзей-то ни у одного из них, по сути дела, не было. Пушкин всех ехидно подкалывал, в карты обыгрывал, деньги занимал, а потом не отдавал, и уважали его только те, кто не знали лично. С Лермонтовым и того хуже. Он вечно всех награждал обидными кличками, а женщин нарочно влюблял в себя, а потом, даже не обманув по-человечески, бросал и уезжал на Кавказ залечивать душевные раны.
И вот как-то встретились они на стрельбище и давай спорить: кто лучше стреляет из пистолета. Пушкин хвастается, мол, я на лету комара подстрелю. А Лермонтов в ответ, мол, я этому комару могу на спор одну только жужалку отстрелить, вот как. Долго они спорили, но, так и не придя к консенсусу, отправились в буфет пить пиво. В то время на стрельбищах буфеты работали исправно и пиво в ассортименте всегда было, потому что какой нормальный стрелок без кружки-другой в мишень попадёт?
Сидят они там за столиком, пену с пива сдувают и не перестают каждый сам себя расхваливать.
— Есть у меня знакомый, — говорит Пушкин, — Дантесом зовут. Сволочь последняя, но стреляет как бог…
— Знаем такого, — язвит Лермонтов, — по чужим жёнам он стреляет и не промахивается. Вот и твоя Наталья…
— Да ты что?! Она мне изменяет с французиком?
— А вот у меня есть друг Мартынов, — не обращает на него внимания Лермонтов, — мы с ним ещё на Кавказе на злых чеченов охотились…
— Какой сам, такие у тебя и друзья, — продолжает кипятиться Пушкин, — и фамилия у него соответствующая. И сам ты, хоть и клёвый поэт, но похож на мартышку!
— Это я-то мартышка?! А ты — папуас африканский!
Спорили они так, спорили, а потом задумались: для чего они друзей в спор приплели? Ведь друзья-то эти, как выяснялось, никакие не друзья, а наоборот самые что ни на есть отъявленные негодяи и мошенники. Дантес с чужой женой шашни крутит, а про Мартынова и вовсе говорить нечего — фамилии за просто так не даются.
— Я этого мерзавца Дантеса на дуэль вызову, — кричит Пушкин, — на лету его подстрелю, мне это раз плюнуть!
— А я Мартынову на дуэли жужалку отстрелю, — вторит ему Лермонтов, — пускай знает, как с такой фамилией к гениальным поэтам подваливать!
Напились они пива, и каждый отправился своего недруга на дуэль вызывать. А так как пиво обостряет зрение только на стрельбище, но никак не на природе, то читатель сам помнит, что из этого рожна в конце концов вышло. Не надо им было пить пиво, ох, не надо было…
Пушкин и Достоевский
Достоевский был отъявленным картёжником, притом таким, что проигрывался в пух и прах и потом добирался домой нагишом. А добираться приходилось белыми ночами, поэтому он очень стыдился своего непотребного вида и всегда к кому-то заворачивал, чтобы перехватить какую-никакую рубашонку и штаны и потом при случае вернуть. Правда, такого никогда не случалось, потому что он буквально назавтра проигрывал полученную взаймы одежду, а потом врал, мол, его по дороге бандиты ограбили или ещё что- нибудь не менее мрачное и трагическое.
Все об этом уже давно знали, и никто ему ничего в долг не давал. Даже старухи-процентщицы, которых он по этой причине люто ненавидел, но не знал, как отомстить.
Однажды, будучи в полном неглиже, он заглянул на Фонтанку к Пушкину, а тот не спал всю ночь, так как писал очередную главу «Евгения Онегина», впоследствии, после общения с Достоевским, сожженную в камине.
— Слушай, Саша, тошно мне, хоть руки на себя накладывай, — признался Достоевский, — не могу
