детских выкриков:
— Жених и невеста! Жених и невеста!
В доме Предславиного родственника все его население (кроме хозяина дома все сплошь женское) оказалось занятым чрезвычайно важным делом, настолько важным, что гостей толком и не приветили, не поздравили, не расспросили, в избу и то не провели.
— Ой, Славуня, какая же ты выросла! — восклицала полноватая, но очень живая и даже порывистая в движениях Предславина дедна[457], то и дело бедово стреляя глазами в молодого князя. — Что за глазоньки! Что за личико! Чисто ягода!
— Да ладно тебе, Дарина, — наконец не выдержала девица, смущенная словами, которые не столько предназначались ей, сколько ее спутнику.
— А чего стыдиться-то! Уж когда послала Лада красоту, так что ж, сажей вымазаться? Вы, гости дорогие, можете в терем идти, как хотите. А можете пока с нами на дворе… Мы уж тут перегоном занялись.
Это означало, что четверо незамужних дочек вуя Ингварта и Дарины всю прошлую ночь не смыкая глаз ткали новину — суровый холст, и теперь на скотном дворе этот холст требовалось расстелить и через него прогнать всю имевшуюся скотину.
— Мы не то, чтобы очень уж этому всему доверялись… — как бы извиняясь за приверженность к столь простецкому способу общения с хозяином земных богатств, криво улыбнулась Дарина, страгиваясь с места и увлекая за собой гостей. — А только говорят: коли Велес не сохранит двор, — не сохранит ни стража, ни забор.
На скотном дворе, который был отделен от терема только небольшим житным двориком с одной житницей[458], вуй Ингварт, не в пример своему могучему брату, Рулаву, человек величины обыкновенной (хотя и не без братней величавой повадки), наскоро облобызал пришедших, подвел поклониться дочек, и тут же его синеглазое лицо, широкое из-за коротко подрезанной бороды, сделалось озабоченным, что могло показаться потешным по причине внезапности той перемены.
— Ну-ка! — прикрикнул он на дочерей. — Милолика, воду неси! Здрава, где топор? Траву поджигай! — вдруг повернулся к самой младшей своей дочери, девочке лет тринадцати с такими же, как у Предславы прямодушными ярко-синими глазами, и вдруг голос его сам собой переменился, наполнившись строгой лаской: — А ты, Лиса, что? Ты, Лиска, иди с мамкой в терем, возьмите Велеса с полки, Макошь. И Дажьбога возьмите!
А затем к Святославу:
— Послушай, Святоша, ты бы нам подсобил. А то, вишь, бабы одни. А чтоб перегон правильно прошел, нужно, чтобы мужик начинал ход, мужик и заканчивал. Конечно, тебя сам Богомил уму-разуму наставляет. Может, и смешны для него наши забобоны, не знаю… А только мы уж так привыкли. Так что, не откажи.
И вот выстроилось шествие: впереди Святослав с топором в руках, за ним Дарина, с ней дочурка меньшая Лиса, обе с деревянными изваяниями — Спаса Дажьбога, Велеса, Макоши — в руках и еще с какими-то маленькими, завернутыми в вышивные рушники, за ними Здрава с тлеющим пучком духовитой травы боронец[459], за Здравой Милолика с мисой, наполненной святой водой, а рядом с ней сам хозяин с кропилом из царь-мурама[460] . Предславе места не нашлось, и потому она стояла в стороне, привалясь плечиком к срубовому углу хлебни[461], со светлой улыбкой в счастливом лице наблюдая за происходящим. Но когда шествие, в третий раз обходя двор, затянуло заклинательную песнь, вроде чем-то напоминающую славословия волхвов, но уморительно подменяющую вселенские значения житейскими вожделениями, Предслава прикрыла губы рукавицей.
Затем через весь скотный двор расстелили новину. В дальней его стороне разложили шесть немолоченных снопов: сноп ржи, сноп пшеницы, овса сноп, ячменя, полбы и проса. Тогда открыли хлева, поманили скотину к снопам ржаными лепешками. Та уговаривать себя не заставила, — живо пошла, побежала через двор к приготовленному угощению. А как корова какая или коза расстеленный холст переступали, так Ингварт каждую голову взбрызгивал царь-муратовым кропилом, макая его в воду, взятую в святом ключе еще с осени.
Покончив с этим в дом пошли.
— Ну что, теперь скотина в порядке будет? — от избытка ни с того ни с сего нахлынувших чувств обняла за плечи свою дедну Предслава.
— Может, Домовой это знает, — усмехнулась Дарина, сняла с гостьи шапку и огладила ей волосы, — а только старики наши так делали, и мы делаем.
Не светит зимой солнышко против летнего, быстро день гаснет. По случаю праздничных дней зажгли восковой светоч. Хозяйка принялась стол к вечере готовить. Прежде насыпала на него ржаного зерна, гороха, гречи, овса, да не просто, а в виде креста, крест же тот кругом обвела. Так к бесконечному множеству в доме солнечных знаков добавился еще один. Поверх зеренья лег подскатертник с расшитыми каймами, а поверх него уже и скатерть, покороче подскатертника, браная, где вкруг Вырия, разбросавшего под цветком Хорса свои пышные ветви, собрались и нарядные плясуньи, и волхвы с гуслями, и кувыркающиеся волкодлаки[462], и журавли, и птицы с человеческими ликами, и корова — на одном рогу баня, на другом котел, и заморские чуды, и князья, и ратаи, здесь, среди людей, и сама матушка Макошь ходила, и Лада с сыновьями своими, Лелем и Полелем, и старинушка Стрибо, и Див с Дивой, и другие совершенные существа, с тем, чтобы люди русские могли лицезреть их совершенство, и кто хотел, мог бы ценою своих усилий сам становиться богоподобным и достигать бессмертия.
А вот среди вышитых русальских игрищ, среди многоцветного виноградья стали появляться, будто бы овеществленные рисунки, мисы, рассольники, братина с ковшиками, кувшины, всякие горшки. Среди выставленных кушаний самое почетное место занимали непременные в эти дни молочные блины, толокно с квасом, ржаной кисель, очевидное излишество — медвяный взвар из заморского изюма, фиников и сушеных вишен и, конечно же, пшеничная каша с вареными в меду яблоками, сливами и грушами.
Начало трапезничанья прошло, как и полагается, в строгом молчании. Когда же беседа вновь могла быть признана уместной, Милолика повернулась к Предславе.
— А что, Слава, оставайся у нас ночевать, — проговорила она, беря с деревянного блюда выпеченного из теста, посыпанного льняным семенем гуся и разламывая его пополам.
— Хозяин, — Дарина глянула на мужа, заметно разомлевшего от еды и пива, — сразу к твоему отцу, к Рулаву-то, человека послал, чтобы тот передал, что у нас и ты, мол, и стражник твой. Так еще раз пошлем, если останешься.
— Не-ет, — вмешался в разговор Святослав, — Славе домой надо.
