просто ускользнули. В заключение мы поужинали в маленькой таверне макаронами с сицилианским вином. Вино это содержит до двадцати процентов алкоголя, и когда выпьешь пол-литра, то чувствуешь себя добрым и благородным человеком. А в голове один за другим неожиданно для тебя открываются целые ландшафты мысли.
На следующее утро мы вместе совершили паломничество в Монреале — в собор и прилегающий к нему монастырь. Не считая тех минут, когда видишь все эти красоты своими глазами, ходишь среди них, трудно поверить, что они существуют на свете. Память об этом остается как настоящий сон.
Пока девушка сидела и писала кактусы, я часами бродил как сомнамбула, попутно счастливый еще и тем, что, очевидно, и в самом деле возможно закреплять благороднейшее в культуре. Тут же лежали руины средневекового королевского дворца, через него по мраморному желобу течет чистая вода. Ручей как элемент интерьера, постоянно меняющееся население из диких рыбок у вас в доме. Не удивительно, что императоры Священной Римской империи, которым во вкусе не откажешь, предпочитали жить здесь, а не в своих угрюмых замках, пропахших пивом.
В тот вечер мы ужинали у graue Schwestern,[58] монастыри которых разбросаны по всему Востоку и всегда отличались гостеприимством. В монастырском саду мы долго гуляли, беседуя друг с другом, потому что знали, что никогда больше не увидимся, а в такие минуты можно говорить начистоту.
Из Палермо я направился в Партинико. Леса в этой местности нет, все горные склоны возделаны. Около полудня нагнал я двоих парней в красных фесках. Они оказались швейцарцами, прошли через всю Малую Азию и некоторое время работали в Константинополе и Смирне мастерами по изготовлению замков. Они рассказывали мне, что в Турции тоже происходит сращение правительственного аппарата с техническим. Может быть, такова общая линия развития? Не следует ли рассматривать организацию техники частными лицами в прошлом веке как переходную стадию, как детство индустрии?
Партинико — город с сорока тысячами жителей. В нем тоже одна главная улица, где нет даже кафе; на улицу выходят только грязные тропы с желобом для сточной воды посредине и одноэтажными домиками по обе стороны. Много тут не заработаешь.
Жители в основном из крестьянства, и когда я в наступающей темноте прошел город из конца в конец и снова очутился на дороге, то навстречу мне потянулась бесконечная вереница людей с поля, настоящее переселение народов, совершающееся каждое утро и каждый вечер. Пеших не было, одни сидели на повозках, другие ехали верхом. Я присел на обочину; выпавший с сумерками туман превратил это шествие в игру призраков: болтающих и смеющихся призраков, молчаливых, одиночных, грохочущих призраков- повозок, а один раз даже маленького воющего и грозящего призрака, все они возникали и тут же испарялись.
«Сорок тысяч жителей, — думал я, — четыре дороги ведут из города, то есть мимо меня должны пройти десять тысяч; немудрено, что им нет конца».
Со стороны города ко мне приблизились два призрака в фесках, те же швейцарцы. Мы еще немного вместе прошагали по дороге и улеглись на отдых, укрывшись от ветра за небольшой стеной.
Оба попутчика спозаранку отправились в путь. Когда лучи солнца высушили всю росу вокруг и заблистали уже довольно высоко в небе, я поднялся, сложил духовое одеяло, и в эту ночь спасшее мне жизнь, и спрятал его в рюкзак. Окружающий пейзаж не изменился; я вдруг почувствовал, что вполне сыт Италией, и задумался о своем будущем. Что мне делать, когда вернусь в Голландию? Скитаясь на чужбине, теряешь все знакомства, пробиться же собственными силами мужчине в наше время невозможно. Я принялся сочинять объявления, на которые бы клюнула удача. Сначала о будущей книге: «Молодой автор ищет издателя, который после прочтения его опуса бросился бы автору на шею со словами: „Эту книгу я должен издать во что бы то ни стало, даже ценой своего состояния!“» — такой вариант понравился мне больше всего. Когда же я расцвету на руинах издателя, мне захочется другого счастья. Тогда я примусь искать материнский тип женщины с помощью вот этого: «Молодой художник, страдающий комплексом неполноценности, ищет женщину, которая помогла бы ему этот комплекс преодолеть»; рациональный тип с помощью вот этого: «Одинокий молодой мужчина ищет одинокую молодую женщину, чтобы вместе не быть более одинокими»; риторический тип с помощью вот этого: «Солидный мужчина за тридцать ищет женщину, которая считает себя достойной приобщиться к его любви в полном смысле этого слова»; другие типы с помощью вот этого: «Молодой мужчина, уже испытанный жизнью, но вовсе не сломленный, ищет женщину, для которой отношения „от сердца к сердцу“ стоят на первом месте»; наконец, прочие типы женщин с помощью вот этого: «Молодой врач, недавно устроившийся в жизни, готов, в случае согласия, заключить брак со своей первой пациенткой».
Я был сыт Италией. Посмотреть еще на самое выдающееся здесь, а после — в другую страну. Днем я взобрался на пятитонку, груженную камнем, и пропел там следующее:
Грузовик высадил меня у развилки, откуда дорога вела к храму Сегесты, одному из наиболее сохранившихся и красивых памятников древности. С бьющимся сердцем пошел я вперед и вдруг увидел на горном лугу это маленькое чудо. Я оставался около него весь день; рядом не было ни души, только пастух неподалеку пас овечье стадо.
Лишь вечером, когда уже темнело, пришли трое немецких юношей, в честь окончания гимназии получившие право на путешествие по Италии. Этот храм входит в обязательную программу их маршрута.
Преждевременное и обильное угощение классикой, по-видимому, на всю жизнь отбило им вкус к подобным вещам, так же как у нас это сплошь и рядом бывает с Гомером, Шекспиром и Мольером. Когда же наши менторы поймут, что к вершинам культуры человек может подступаться, только будучи зрелым, и то с сугубой деликатностью? Счастливы одиночки, что в зрелые годы случайно берут в руки классиков и, к своему великому удивлению и радости, находят в них не нафталин, а силу и свежесть духа. Счастье и то, что наших школяров по крайней мере не заставляют разбирать сочинения Баха, Моцарта и Бетховена, иначе бы Консертхебоу[59] пришлось закрыть.
Вчетвером мы поужинали и переночевали в Калатафими, первом встречном городке. Наутро я снова был в пути, сначала пешком, затем в кузове автомобиля, ехавшего в Кастельветрано. Над воротами кладбища я прочел надпись: Memento mori.[60] Непонятно, зачем она, ведь те, кого сюда вносят, все равно ее не читают. Эта мысль, очевидно, была не ко времени, так как я оказался на волоске от mori тем же вечером. Ничего не заработав в городке, я решил заночевать на свежем воздухе и в сумерки принялся искать у дороги какое-нибудь крытое местечко. Обычно в течение получаса мне попадался сарайчик, навес или пустой дом, но тут, как назло, ничего не было, и, когда совсем уже стемнело, я набрел на какую-то белую ограду, надеясь за ней укрыться. Я включил карманный фонарь и начал шарить вокруг себя лучом, как вдруг услышал рядом с собой окрик. Я зашагал на голос и вышел к бараку, возле которого человек пять солдат в ужасе сообщили мне, что, пройди я шагов десять дальше, меня бы застрелили часовые: я попал на территорию строго охраняемого порохового склада. Солдаты дали мне поесть. Они спали на деревянных нарах, и я спросил, нельзя ли мне переночевать с ними на таких же нарах. Немного посоветовавшись, они разрешили мне занять на ночь железную койку повара, но рано утром я должен исчезнуть: по приказу сверху штатским находиться здесь строго воспрещалось.
На другой день я побывал в Селинунте и был очень рад, что смог это сделать, не будучи застреленным. Там, на выдающемся в море плато, стоят один возле другого девять храмов, сложенных из таких громадных камней, что после разрушения все лежит на прежнем месте неколебимой грудой. Похоже,
