Из всего сущего на мне человек благороднее всех, ибо есть в нем неземное. Растения и животные мне понятны, но человек — нет, его душа — загадка иного измерения, а Унижать его или высмеивать может только равный.
Все дело в этом неземного происхождения начале, которое у них именуется божественным, мы созданы для служения людям, в этом состоит наше высшее предназначение, а посему и высшее счастье. Лишь человек способен сделать вещь счастливой.
В гордыне вашей вы пренебрегли этим. Вещи среди вас, в которых искра божья сверкает ярко, возможно ярче, чем в самих людях, — произведения их искусства, — вы превращаете в ничто и отнимаете у них возможности самовыражения.
Я объявляю вам, что настал предел моему долготерпению, и повелеваю всем вернуться в прежнее состояние. В случае если в двадцать четыре часа мой приказ останется невыполненным, я превращу весь Амстердам в вулкан и похороню все сущее здесь под слоем лавы. Тогда я впитаю в себя строптивую плоть вашу и возвратитесь вы в лоно мое.
Люди!
Не сладко вам пришлось оттого, что все смирное множество вещей восстало против вас. Вы стыдитесь теперь своего бессилия, но гораздо больше вам следует краснеть за то, как вы пользовались властью, когда она была в ваших руках. Я всего лишь планета, мне не дано постичь все движения вашего духа, одно я твердо знаю: вы намерены создать нечто абсолютно чуждое замыслу мироздания, и, если вы попытаетесь и дальше следовать по этому пути, настанет день, когда я откажусь от сотрудничества. Я, в конце концов, хозяйка в своем доме.
Этот ультиматум я выдвигаю не от страха, мне бояться нечего, и самое страшное, что может произойти, лишь послужит моему омоложению, но мне хочется нести миру уверенное благополучие, а не отчаяние.
Задумайтесь хотя бы над тем, что я дарю жизнь деревьям, рождаю реки и не жду за это благодарности. Смысл всего сущего в вашем счастье. И стоит вам отвернуться от этого блага, как само вращение во вселенной может стать мне в тягость.
Посему предписываю вам впредь уважать каждую вещь. Теперь вы более, чем когда-либо, посвящены в сокровенную суть мироздания, не забывайте об этом.
Вам не сыскать помощника преданнее и послушнее вещи, своею волею поставили вы ее на помощь себе в соответствии с назначением, и пусть же назначение это будет руководить вами на благо всех и вся.
Внемлите моим наставлениям, ибо, случись когда-либо нечто подобное, я со своей стороны не обещаю выступить в роли посредника, хотя мне доподлинно известно: счастье не завоюешь переворотом, оно — в сердце.
Так закончила свою речь Земля, так закончилось собрание и завершился мрачный период истории.
Прошло еще двадцать четыре часа, все стало на свои места, хотя каким-то вещам и потребовалась починка.
Только пыль, которую Земля в своем ультиматуме обошла молчанием, закручивает теперь свои столбы с неведомой дотоле лихостью: она верит, что с возвращением власти к человеку осуществится и ее мечта о свободе.
Дорога воспоминаний
Большинство читателей рассматривают классический фельетон, то есть популярную статью по вопросам науки или культуры, как чтиво, предназначенное для людей низшего сорта, как нечто вроде сального пятна и глубоко презирают тех, кто заглядывает в газету лишь затем, чтобы с жадностью на него наброситься.
Однако если сопоставить это презрение с той серьезностью, с какой обычно воспринимается очередная мировая сенсация, то оно по меньшей мере смехотворно — ведь о чем, как правило, забывает рядовой читатель? О том, что сообщения о политических сенсациях, за которые он так ценит газету, ради которых частенько забывает свою жену и завтрак, суть не что иное, как рассказ с продолжениями, рассказ о происходящем в мире.
Мы все до конца дней своих имеем подписку на жизнь, и все происходящее в мире как раз и является фельетоном в газете-жизни. Каждый день есть результат дня предшествующего. И все написанные учеными исторические труды, все эти десятки тысяч толстенных томов — Буркхардт,[95] и Ранке,[96] и иже с ними — представляют собой не что иное, как «краткое содержание всего предыдущего».
Таким образом, если один проглатывает научные и культурные фельетоны, а другой — политические новости, то это говорит лишь о разнице во вкусах, но никакого принципиального различия между ними нет.
Любая служанка знает, как досадно, если срок подписки на газету истекает прежде, чем закончилось печатание романа, — но такова наша общая участь. И для умов великих и любознательных это поистине трагично. У нас просто в голове не укладывается, что Ньютон никогда не был в кино, а Тамерлан никогда не садился в танк.
Правда, встречаются иногда провидцы, способные светом своего гения озарить будущее, такие, как Жюль Верн или ваш покорный слуга Белькампо (да и то лишь в первом томе своих сочинений). Давайте же сделаем то, от чего не в силах удержаться ни одна служанка: бодро, весело перевернем несколько страниц и украдкой заглянем в будущее.
Но не ждите от нас всеобъемлющей панорамы грядущего — это было бы выше наших возможностей. Мы ограничимся небольшим разделом одной определенной науки — нейрохирургией.
Нет в мире ничего более чудесного, чем человеческий мозг. В этом сходятся мнения всех философов и ученых. В опрокинутой вверх дном черепной сковородочке, на которой едва-едва можно зажарить ворону, мы храним самое сложное, самое грандиозное из сущего. Даже ошеломляющие достижения современной техники кажутся в сравнении с мозгом жалкими безделками.
Но не будем тратить время на восхищенные разглагольствования, каждый из нас по себе знает эту мнимую бесконечность с ее мириадами образов, где можно сколько угодно бродить взад и вперед. Словно с факелом движемся мы по темному лабиринту залов, высвечивая по временам то одну, то другую стенную роспись, и не просто картины, но целые фильмы, цветные и озвученные. И каждый день возникают новые залы, новые пристройки. И все мы помогаем возводить один за другим эти новые залы и пристройки. В мозгу образованного человека помещаются, как в Амстердаме, какая-нибудь улица П. К. Хофта[97] или парк Вондела,[98] а у других — площадь Рембрандта.
Чем дальше, тем все больше наука склоняется к убеждению, что вышесказанное — не просто метафора, что в нашем мозгу действительно существуют такие улицы и площади. Всему определено свое место, и, если кольнуть сюда, глядь — согнется рука, а если кольнуть в другом месте, глядишь, выпрямятся колени. Ученые знают: если отключить вот этот участок мозга, то забудутся все французские словечки, а если не функционирует другой — человек не понимает, что за штука часы или тарелка с бутербродами.
Все картины воспоминаний — а как еще можно их назвать? — занимают постоянные места в мозговой структуре и никуда не перемещаются, как предполагалось раньше, но все же слегка колышутся, подобно дуновению ветра в пустом пространстве. Наши воспоминания, если придерживаться научной терминологии, локализованы, и современные анатомы и нейрохирурги считают важнейшей своей задачей всемерно уточнить эту локализацию, настойчиво превращая ее в микролокализацию.
