смысле (? — B.Б.) выходило бы за пределы тезиса и антитезиса, признавая при этом относительную ценность того и другого и пытаясь сохранить их достоинства и избежать их недостатков. Это решение, которое является третьим шагом, называется 'синтезом'…”.
К сожалению, в этом разъяснении — за исключением слов “тезис”, “антитезис”, “синтез” — нет ничего общего с идеей, в особенности в гегелевском смысле. Перечислю хотя бы несколько моментов такого — “ничего общего”. Во — первых, тезис и антитезис триады (по идее Аристотеля или Гегеля) вовсе не возникают откуда?то извне теории, как чертики ex machina, и не сосуществуют как некие индикаторы “слабых мест” и изъянов друг друга. Это — моменты (переходы) развития одного понятия (соответственно — теории), но — сие NB— в ее категориальном — логическом — осмыслении. Скучнейший “пример” с “качеством — количеством — мерой” (в разделе категорий бытия) здесь — несмотря на его изъезженность — вполне представителен; во всех теориях: от Евклидовой геометрии до квантовой механики (каждый раз — в своем особом предметном содержании). Во — вторых, синтез вовсе не есть взаимная индульгенция “относительной ценности” (см. Поппер) тезиса и антитезиса, с сохранением их “достоинств” и очищением от их “недостатков”. Ни тезис, ни антитезис вообще не могут быть поняты через “достоинства” и “недостатки”. Это слова “из другой оперы”: из внешнего сопоставления отдельных теоретических утверждений, взятых поодиночке и по отношению к наличным “фактам”. Речь в триадном синтезе идет о другом. Синтез — это обнаружение высшего тождества тезиса и антитезиса в некоей новой теоретической структуре, предполагающей взаимопредположение, взаимополагание, взаимоотрицание и тезиса, и антитезиса. Причем такая теоретическая структура необходимо имеет форму нового понятия. Скажем, в материале современной физической теории: в понятии микрообъекта как синтезе возможностей быть частицей и волной; быть определенным как волна и частица… Или — в понятии “состояния” как синтеза возможностей быть определенным в понятиях пространственных и (что исключает первое определение) в понятиях импульсных. И т. д., и т. п. В — третьих. Это я подчеркиваю вновь и вновь; как ни отнестись к идее триады (принимая ее или отвергая), — смысл ее состоит в схематизме внутреннего тождества (=логического обоснования) одной теории — во всех метаморфозах ее движения и строения, но совсем не в какой?то внешней критике взятых “на пробу” (?) отдельных теоретических утверждений, вырванных из единого логического контекста. Вообще, как ни странно, в размышлениях и разъяснениях Поппера нет ни слова о логическом развитии теории, о логике ее внутреннего обоснования и вывода, хотя весь схематизм триады говорит только об этой логической ситуации. Наконец, в — четвертых, — хотя об этом я говорил все время (и далее еще скажу более развернуто) — в триаде речь идет не о научной теории как таковой (и об ее внешнем сопоставлении с “фактами”), но о научной теории в ее философско — логическом, в частности, — категориальном осмыслении. Исключительно об этом. Для Поппера триада относится именно к научной теории (в ее позитивном, если не позитивистском определении), а философская “теория” понимается лишь как частный случай теории научной (образца XIX века). Такая модальность триады совершенно исключает взаимопонимание Поппера и Гегеля или — Поппера и Аристотеля, совершенно исключает продуктивность критики гегелевских триадных построений (см. ниже). Эти построения, конечно, возможно (и на мой взгляд, — необходимо) критиковать, но только после того, как уточнен предмет разговора. До такого уточнения понятий любая критика диалектики неплодотворна.
Впрочем, и архитектоника собственно научной теории: в точках ее возникновения; в узлах доказательства; в замыканиях взаимопревращения — все это в схеме Поппера также начисто исчезает. К этим упрощениям попперовского понимания диалектики я сейчас перейду.
3. В контексте собственно научном Поппер сводит уже ослабленный вариант “триады” — к частному случаю “метода проб и ошибок”, предлагая сам этот метод (проб и ошибок) в качестве основ всеобъемлющего испытания научной теории.
Немного об этом отождествлении.
Напомню слова Поппера:
“Этот “метод” (проб и ошибок. — B.Б.)вкратце может быть описан следующим образом. Столкнувшись с определенной проблемой, ученый предлагает в порядке гипотезы (? — В. Б.) некоторое решение, теорию (? — В. Б.)… Теорию подвергают критике с самых разных сторон (? — B.Б.), чтобы выявить те ее моменты, которые могут оказаться уязвимыми (? — В. Б.). Проверка же теории достигается посредством как можно более строгого испытания (? — B.Б.) уязвимых мест (? — B.Б.). Это, конечно, вариант метода проб и ошибок. Теории выдвигаются в качестве гипотез и тщательно проверяются (? — В. Б.). Если результат проверки показывает, что она (? — B.Б.)ошибочна, то она элиминируется. Метод проб и ошибок есть, по существу, метод элиминации. Его успех зависит… от трех условий…: предлагаются достаточно многочисленные и оригинальные теории, предложенные теории достаточно разнообразны и проверки строги” (? — В. Б).
Теперь расшифрую поставленные (в скобках) знаки вопроса.
“Ученый предлагает в порядке гипотезы некоторое решение, теорию…” Очевидно, что коль скоро “тезис” и “антитезис” понимаются Поппером как гипотезы, следует поставить вопрос — что есть — логически — гипотеза? Как она относится к “телу” имеющейся теории, или к корпусу предшествующих догадок? Что означает “ученый предлагает”? Есть это “предложение” некий вывод, некое превращение предшествующих положений, или некое предположение “ad hoc”?
Далее. Через запятую стоят слова — “решение, теория…”. Какой смысл имеет здесь понятие теории? Есть ли это просто — напросто сумма неких предположений о действительности? В чем состоит логическая связка ее (теории) положений и понятий? Носит ли теория логическую форму понятия (мега — понятия), или — суждения, или — умозаключения? Или — системы умозаключений (замкнутую, открытую?). В чем состоит сопряжение внутреннего (внутри — логического) критерия истинности теории и ее внешнего критерия — соответствия некоей предметной ситуации? Известно, что вне этого сопряжения (кстати, — в чем его логический статус?) нельзя говорить об истинности теории, даже — об ее существовании. Но поскольку отношение “тезиса”, “антитезиса” и “синтеза” относится Поппером именно к теории как целому, то без ответа на эти исходные сомнения — критиковать или принимать идею диалектической триады бессмысленно.
Но продолжим наши уточняющие вопросы.
“Теорию подвергают критике с разных сторон…” Что означает такая “посторонняя” критика, критика вчуже? В какой мере критика теории может осуществляться извне, будет ли такая критика “со стороны” логическим развитием данной теории, развитием ее понятия? Что означает проверка “уязвимых мест” теории? Это — логически уязвимые “места”, то есть пробелы в логическом обосновании, выводе, доказательстве и т. д., или это — те “места” (?), в которых теория соприкасается с фактами действительности, но тогда как установлены эти всевластные факты? Эмпирическим видением действительной сути дела? Мысленной элиминацией чувственной видимости? Или… Но вопросы к тексту статьи Поппера возможно ставить бесконечно. Я привел лишь несколько из таких недоумений, пытаясь применить к его тезисам строго “позитивистский” критерий точности понятий, корректности логических определений и т. д. Если взять утверждения Поппера на испытание логической строгости, то вся его критика Гегеля будет основана на расплывчатости и неопределенности, то есть на тех грехах, которые наш автор особенно строго — и поделом — осуждает.
Но будем далее вести критику попперовской критики более содержательно, отложим — пока что — в сторону — логический пуризм и вдумаемся в проблемы, которые — независимо от того, корректно ли их обсуждает Поппер — действительно значимы.
4. Здесь прежде всего существен такой момент. — Если вдуматься, все наши логические уточнения относились к одному тезису Поппера — к пониманию “метода проб и ошибок” как внешнего и только внешнего — критерия истинности теорий. По сути дела Поппер берет в основу своего основополагающего метода хорошо нам известный критерий практики, только в эклектическом, здравосмысленном варианте: в форме “использования”, как ответ на вопрос — “возможно ли данную теорию применить к делу”. Для чего использовать? Это уже не столь важно. Ну, к примеру, применить математику для какого?то технического инженерного расчета. Но в таком пользовательном варианте полностью исчезает внутренняя самокритичность, рискованная логика Праксиса, столь существенная, кстати, в Марксовом понимании “предметной деятельности”. (Впрочем, и в Марксовой теории самокритичность критерия практики не доведена до действительно философского предела, а идея “самоустремленности” предметной деятельности оставлена на пол — пути. Но это уже иная Тема[15].)
И еще одно соображение в этой связи. Метод “проб и ошибок” разрывает испытание теории на
