— Слышали? — спрашиваю, ищу у строителей поддержки.
— Да! Не подведем! — стройно отвечают.
Далее по изложенной в начале повествования схеме: выплата, а в понедельник — ни одного человека на работе, и так до конца недели...
Покупаю за свой счет два ящика водки, гружу в багажник и — по деревням, нанимать поденных. Кузницу кое-как сладили, это все же работа на земле. А вот все высотные работы с флюгером пришлось выполнять самому, так как все остальные хотели «принять на грудь» до работы, во время работы и после работы. Какая уж тут техника безопасности работ на высоте!
И вот здание кузницы, по проекту главного архитектора Сергея Алексеевича Сергачева, построена. Но внутри она пуста — для начала самой кузнечной работы у нас ничего нет.
Вдруг приезжает очередной инспектор, очень симпатичный парень (не помню, к сожалению, фамилию), ходит, смотрит. Разговорились. И он неожиданно поведал, что у деда его жены в Марьиной Горке была кузница, дед умер, и, хотя родственники кое-что позабирали, в основном все осталось.
Назавтра я уже осматривал маленькое, заполненное угольным дымом сооружение: меха, инструмент, наковальни, наборы старинных ключей, тиски и прочее. Более всего меня поразил затертый до блеска фартук, висящий на гвозде у входа. Казалось, кузнец только что вышел и скоро вернется — заухает горн, искорки разлетятся вокруг раскаленного металла. А потом пойдет перезвон молота, молотка и наковальни, тот перезвон, который своей мелодией сливается со звуками живой природы...
Для экспозиции здесь было все. Правда, переговоры по оплате оказались сложноватыми. Люди вроде бы и денег не хотели брать — ведь в музей, память о деде остается, но в то же время и расставаться жалко.
Тогда я предложил Будинасу решение: коль разговор о железе — железом будем и рассчитываться! Женщинам — наборы импортных кастрюль, мужикам — большой фирменный набор ключей для ремонта машин. На этом сошлись. Так содержимое марьиногорской кузницы оказалось в Дудутках.
«Запустили» нашу кузницу в день открытия музея. Я пробовал отковать первый гвоздь. Когда повернулся, чтобы его остудить, увидел Будинаса в окружении Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной и группы первых гостей музея «Дудутки».
В интересе к автомобилям мы с Будинасом всегда были единомышленниками, особенно когда речь шла о ретро технике. Мечтали, что «Дудутки» будут обладать интересной автомотоколлекцией. Лично мне довелось отыскать и доставить в музей «Москвич-401», «Ганомак» — кабриолет, «Виллис», ЗИМ, принадлежавший моему другу, фотожурналисту Олегу Попову, и мотоциклы разных моделей.
С появлением двух экземпляров связан особый случай. Мы договорились с Будинасом о передаче из нашей с сыном коллекции автомобиля «Фиат-500» — Тополино (в переводе с итальянского «мышонок») 1936 года выпуска, и американского тяжелого армейского мотоцикла «Харлей» 1942 года.
Вечером подвезли технику к музейному корпусу. В реставрационном цеху еще нет света. Слышу из глубины Женин голос: «Привезли! Идем смотреть!». Шаги. Чей-то крик: «До-ми-ни-ко-вич!!!» Грохот... Женя на полном своем ходу влетает в открытую смотровую яму, окантованную железным уголком: разбивает руки-ноги, ударяется челюстью о край...
Он неоднократно твердил строителям, чтобы они закрыли яму щитами, что и было выполнено после его падения. На следующий день, во время презентация очередного тома книги серии «Итоги века», Будинас вышел на сцену с палкой, хромая. Вид у него был, как у фронтовика, который, немного подлечившись в госпитале, приехал на родину для встречи с земляками...
Александр Осокин
В моей жизни Будинас появился (и всегда потом появлялся) нежданно-негаданно. Я совершенно точно помню, где и каким его впервые увидел: на сцене нашего нового актового зала в главном корпусе, читающим Маяковского — отрывок из «Летающего пролетария».
Стройный, высокий, очень коротко стриженый (а может быть даже наголо?) в оранжевом тонком джемпере (желтая кофта?), в узких брюках (джинсы?) Евгений твердо стоял на сцене. Расставив ноги, наклонив лобастую голову, и, жестикулируя, он очень неплохо читал Маяковского рублеными фразами, точно двигаясь по «лесенке» строк:
Прекрасный голос, отличная дикция, точные смысловые ударения. На губах какая-то легкая усмешка — мол, узнаете? Да не то, что это стихи Маяковского, — это и ежу понятно! А вот то, что исполнитель — сам почти молодой Маяковский?
В нем все было вызовом: и стихи, призывающие пролетариев срочно обживать небеса, и поза, и интонация, и даже одежда. Ко всему вышесказанному прибавьте еще небрежно завязанный яркий шейный платок (в те годы такие платки мы видели только на ковбоях в боевике «Великолепная семерка», первом цветном американском вестерне, недавно прошедшем по советским киноэкранам).
И еще одно впечатление, даже ощущение от его появления на сцене — сочетание огня, активности, огромной энергетики и неуловимой холодности, легкой отстраненности, иронии, недосказанности. Лед и пламень! Вернее, наоборот — пламень и лед! Необычная фамилия Будинас совершенно логично завершала его облик.
Уже потом, когда я начал узнавать через общих знакомых, не пойдет ли он в СТЭМ (студенческий театр эстрадных миниатюр, которым я руководил) артистом (он ведь был им по всем статьям), выяснилось, что этого не будет никогда, ибо он, как киплинговский Кот, «бродил, где вздумается, и гулял сам по себе». Что он умеет только возглавлять что-либо, да и то лишь придуманное им самим.
К тому же он — явный анархист, не считающийся с правилами, канонами и условностями. Одна кличка чего стоит — «Будильник»!
Не знаю, привез он ее с собой из вильнюсской школы, или уже в Рязани заработал от наших институтских острословов за свое постоянное стремление всех вокруг взбудораживать и поднимать?
А может, за историю, сделавшую его знаменитым в нашем институте, когда он разбил часы на общежитии. Вполне возможно, что часы на общежитии разбил вообще кто-то другой, а Женька взял ответственность на себя — и благородно, и красивый миф (мифы он обожал, а особенно — о самом себе). В итоге он оказался исключенным из института. «Свалил в туман», — как говорил один наш общий знакомый. Позже я написал Женьке эпиграмму с каламбуром:
