Глава двенадцатая,
Вскоре пленникам приказали покинуть стальную комнату и провели их к выходу из корабля, который опустился на планете Кэ.
Планета встретила Удалова легким грибным дождем, капли которого выбивали веселую дробь по листве деревьев и лепесткам роз. За пределами выжженной и умятой кораблями бетонной площадки местность была покрыта ковром разнообразных цветов, из которого поднималось массивное здание космовокзала. Несказанный аромат обволакивал тело и нежил органы чувств, а мириады бабочек оживляли общую картину, соперничая с цветами яркостью и неожиданностью расцветок.
— Неплохо, — сказал Удалов, который умел ценить заботу о красоте и экологии. — Просто замечательно — если они любят цветы, значит у них открытые сердца.
Кузнечик почему-то хихикнул, а шедший сзади солдат больно толкнул Удалова прикладом.
Здание вокзала оказалось давно не крашеным, штукатурка осыпалась, но вьющиеся растения придавали руинам живописный и романтический вид.
Над входом в здание висела потрепанная дождями и ветрами выцветшая вывеска:
«Добро пожаловать на планету Кэ, где вас ждут всегда!»
В здании космопорта было душно и влажно, как в оранжерее. Горшки с резедой и ящики с ландышами стояли на полу, и порой приходилось через них прыгать.
Навстречу офицеру вышел исхудалый толстяк с кожей, обвисшей как у голодающего слона, и в башмаках не на ту ногу. Толстяк был небрит, нестрижен, нечесан. Он жевал ландыш.
— Привезли? — бросил коротко.
— Только Удалова, — сказал офицер. — Город успел сбежать.
— Удалов сопротивлялся? — спросил толстяк, почесываясь.
— Куда он денется?
Удалов обратил внимание на странную особенность губ толстяка. Они двигались не в такт словам, будто толстяк не очень умело дублировал кого-то другого. Удалов даже оглянулся, заподозрив какой-нибудь фокус, но рядом никого, кроме солдат, не оказалось.
Кузнечик оттолкнул Удалова и сделал шаг вперед.
— Прошу немедленно провести меня к Его Необозримости, — потребовал он. — Имею секретное донесение.
Неопрятный толстяк удивился, приподнял брови и замер, словно прислушиваясь.
— Нет, — сказал он после паузы. — Сначала разглядим Удалова. Здравствуйте, Удалов.
— Здравствуйте, — сказал Корнелий. — Я весь на виду.
— Где мое уменьшительное стекло? — спросил толстяк. Никто не смог ему помочь. Толстяк принялся копаться в складках своей широкой мятой одежды, наконец вытащил откуда-то стекло, приставил его к глазу, отчего глаз несказанно увеличился, и уставился на Удалова. Он рассматривал делегата с Земли минуты две, Удалову даже надоело стоять, и он переступил с ноги на ногу.
— Не производит впечатления, — сказал толстяк разочарованно. — Накормите их и приготовьте к церемонии.
Солдат отвел пленников в столовую. Столовая была недалеко, за перегородкой из ящиков и чемоданов, оплетенных диким виноградом. Стены ее были покрыты коричневой краской, пол заплеван, окна запылены, сквозь трещины в полу пробилась трава.
Кухни при столовой не было. Только стойка, на которой лежали груды мятых лепестков роз и букетики гиацинтов. Повар с помощниками рубили лепестки широкими ножами, а мальчишки-на-побегушках перемалывали гиацинты в мясорубках. Удалов подумал, что цветочные запахи ему начали понемногу надоедать. Очень захотелось селедки.
Народу в столовой было немного. Ели одно и то же — салат из рубленных лепестков, на второе — кашу из провернутых лепестков. Ели быстро, скучно, равнодушно, хотя порой из уст вырывались удовлетворенные возгласы.
Солдат подтолкнул пленников к стойке, где повар шлепнул им в тарелки по горсти салата, а мальчишки-на-побегушках положили на блюдца по ложке цветочной кашки.
Взяв свои порции, пленники отыскали свободные места за длинным столом. Могильщик принюхался к пище и сказал:
— Как у нас на кладбище!
— Вы тоже так едите? — удивился Удалов.
— Нет, только нюхаем, а венки потом выкидываем.
Удалов покачал головой, внутренне осуждая черный юмор, а потом посмотрел на соседа по столу. Им оказался небритый молодой человек с тупым взглядом, в пиджаке задом наперед. Ел он размеренно и тихонько ухал. Напротив Удалова питалась старуха в скатерти, накинутой на плечи. Удалов протер грязную ложку носовым платком, зачерпнул салата и осторожно поднес ко рту. Как он и опасался, салат из лепестков оказался горьковатым.
— Нет, — вздохнул Удалов. — Так не пойдет. Хоть бы подсахарили.
— Не нравится? — враждебно спросила старуха в скатерти. — Вы только посмотрите — ему нектар не нравится.
— А вам нравится? — удивился Удалов.
— Вздор, — рявкнула старуха. — Всем нравится.
— Я не спорю, — смутился Удалов. — Красиво, элегантно, пахнет приятно. Но ведь это чтобы нюхать, а не чтобы жевать.
— А эфирные масла? — строго спросил молодой человек в пиджаке.
— Эфирные масла для одеколона и для бабочек, — не согласился Удалов. — Хотя с чужими обычаями спорить не буду.
— Странно, — не успокоилась старуха. — Господам нравится, а ему, видите ли, не нравится? Так что же тебе, любезный, подавать прикажешь?
— Хлебушка бы, — признался Удалов.
— Он хочет хлеба! — воскликнула старуха, не двигая губами. — Мерзавец!
Но при этом глаза старой женщины увлажнились, а молодой человек так шумно и судорожно проглотил слюну, что Удалову стало ясно — от хлеба они бы не отказались.
Наступила тишина. Будто кто-то невидимый, но властный приказал всем замолчать. И тут же люди, словно забыв о еде, стали подниматься со своих мест, выстраиваться в колонну по два и пустились по залу, скандируя, сначала робко и разрозненно, а потом все громче и горячее:
— Да здравствует цветочный салат! Да славятся эфирные масла! Долой хлеб и ненавистные эскалопы!
— Долой! — катилось по залу. Звенела посуда. Повара, помощники поваров и мальчишки-на- побегушках аплодировали и кричали оскорбления в адрес белков и углеводов.
Правда, губы у всех двигались невпопад.
Приплясывая, охваченные энтузиазмом люди продвигались к дверям и исчезали. Наконец последний из них покинул столовую, и остались лишь обслуживающий персонал, солдат и пленники. Солдат, как ни в чем не бывало, продолжал уплетать цветочную кашу.
Кузнечик презрительно поглядел на него и сказал:
— Они себя заживо губят.
— Исхудали, — согласился с ним могильщик. — Готовый материал для меня. Не планета, а золотые
