— Неправда. — Пришелец придвинул к себе копилку, потому что у него была отлично развита интуиция. — Я делаю то, о чем меня просят. Все эти люди живы и здоровы.
— Где живы?
— А это неважно. Если я вам скажу, что они пребывают в компактном подпространстве, вы успокоитесь?
— Не успокоюсь. У нас, людей, есть слабости. Нам кажется, что жизнь построена на ожидании. Кому нечего ждать, тот ни к чему не стремится. И вам это известно.
— Я иду людям навстречу. В чем же моя вина? — Пришелец нахально улыбнулся.
— Вы преступник, — твердо сказал Стендаль. — Вы вор.
— Кстати, о преступниках, — сказал пришелец. — Есть у меня задумка. Имею в виду тюрьму. Но не знаю, как туда проникнуть. Может быть, скромное преступление? За что у вас дают пятнадцать суток? Этого срока мне достаточно.
— Проникнуть туда вам, может, и удастся, но всех пребывающих там… В общем, копилку вам взять не разрешат.
— Вы уверены? Тогда есть другая задумка…
И Стендаль понял, что ждать больше нельзя.
Как тигр, он бросился на копилку и со всего размаха грохнул ее об пол. Микроскопические детали брызнули во все стороны, словно копилка была набита муравьями.
— Простите, — извинился Стендаль, — у меня не было другого выхода.
— Я буду жаловаться! — кричал пришелец, становясь на колени и сгребая руками детали. — Вы думаете, сепараторы на дороге валяются? Ни одна мастерская в ремонт не примет!
Стендаль вышел из номера. Навстречу ему шла Ксения Удалова и тащила за руку сына Максимку. На щеках у нее были две вертикальные полосы от долгих слез.
— Где он? — крикнула Ксения. — Нету больше мочи ждать. Пустите нас к мужу и отцу!
— Возвращайтесь домой, — сказал Стендаль. — Надеюсь, что он вас уже ждет.
Взгляд его упал на часы, висевшие над столом администратора. Маятник их замер в неудобном положении. Стендаль поднес к уху свои часы. Часы молчали.
— Еще бы, — сказал он вслух. — Сколько его там, в копилке, набралось!
Шурочка послушно ждала его в сквере.
— Я разбил копилку, — доложил Стендаль.
— Я поняла, — сказала Шурочка. — Вон сколько народу на улице. И часы у меня остановились. Это теперь всегда так будет?
— Скоро кончится.
— Многие будут недовольны твоим поступком, Миша.
— Я знаю. Но не раскаиваюсь. Ведь ты меня понимаешь?
— Понимаю, — ответила Шурочка с некоторой грустью. — Но иногда так трудно тебя дождаться.
К ним подошел грустный Серафимов.
— Писатель, — сказал он, — дай рубль до получки.
Отцы и дети
Преимущества новой жизни в Великом Гусляре пожирала инфляция.
— Словно черная пасть, — произнес Николай Белосельский, расхаживая по своему кабинету и не глядя на собеседников. — Мы подняли пенсию, и тут же подорожал хлеб. А что я могу поделать, если муку присылают из области по новым ценам?
— Пенсионерам трудно, — сказал Удалов, которому скоро уже было пора на пенсию — а так хотелось еще пожить и даже съездить на Канарские острова. Не исключено, что, если дальше так будет продолжаться, закроют заграницу, как при Сталине, и прозеваешь жизненный шанс.
— Вот мы и решили обратиться к вам, Лев Христофорович, — продолжал Белосельский, не услышав реплики Удалова. — Изобретите что-нибудь кардинальное.
— Новую пищу? — спросил профессор Минц.
— А из чего ее делать будете?
— Из органики, — неуверенно ответил Минц и замолчал.
— Это может пройти в больших городах, — сказал тогда умный Белосельский. — А у нас завтра все будут знать, откуда вы взяли эту самую органику.
— Мы не космический корабль, где все оборачивается по сто раз, — поддержал Белосельского Удалов.
Его пригласили на беседу Минца с Белосельским как представителя общественности и третейского судью, потому что трезвое мнение Корнелия Ивановича было важно для собеседников. Даже если он его не высказывал.
— Что-то из ничего не бывает, — сказал Минц, будто был в том виноват. Хотя закон сохранения энергии и иных вещей придумали задолго до него.
— Вы думайте, профессор, думайте! — приказал Белосельский. — Люди не могут поддерживать достойное существование.
— Будем думать, — сказал профессор.
Он был серьезен. Никогда в жизни перед ним еще не ставили такой глобальной проблемы — спасти государство от кризиса.
— Майские праздники у нас с Пасхой совпадают — людям хочется сесть за стол и на свои средства досыта наесться и напиться, — закончил беседу Белосельский. Он надеялся на Минца. Не раз профессор находил парадоксальные выходы из безвыходных положений.
Профессор Минц разбудил Удалова на следующую ночь, часа в три.
Удалов открыл на нерешительный звонок, полагая спросонья, что сын Максим пришел с очередного приключения и боится потревожить маму. Но это был Минц в пижаме. Остатки волос торчали как крылышки над ушами, очки были забыты высоко на лбу.
— Корнелий, прости, но надо поделиться, — громко прошептал Лев Христофорович.
— Неужели «эврика»? — спросил тоже шепотом Удалов. — Неужели так скоро?
— Вижу свет в конце туннеля, — сообщил Минц. — Спустись ко мне, а то на лестнице зябко.
Когда они спустились к профессору, Минц поставил перед Удаловым лафитничек с фирменной настойкой сложного лесного состава и предложил глотнуть.
— Спасибо, — сказал Удалов. — Горю желанием узнать первым.
— Вот именно! — обрадовался профессор. — Дружба для меня стоит выше прочих привязанностей. От твоей реакции на мое очередное изобретение зависит судьба страны.
— Спасибо, — потупился Удалов, потом налил себе глоток из лафитничка. Все-таки исторический момент.
— Какая была поставлена задача городскими властями? — задал Минц риторический вопрос. И сам, разумеется, ответил: — Накормить на праздники, а потом и вообще городское население при условии, что ни зарплата, ни пенсии, ни другие доходы не увеличатся. Полагаю, что любой другой ученый в мире, исключая Ньютона и Эйнштейна…
— А они померли, — вмешался Удалов.
— А они скончались, не смог бы решить такую проблему. А я ее, кажется, решил именно потому, что мыслю оригинально. Наоборот. Казалось бы, что надо сделать?
