Вместе с Канарисом на Принц-Альбрехтштрассе сидело множество участников оппозиции. Среди них были Гёрделер, генералы Гальдер, Томас, Остер, бывший министр Попитц, главный судья Зак и доктор Мюллер, а также Лидиг, Штрюнк, Гере, Небе и пастор Бонхёффер. С Канарисом обращались с особенной жестокостью. Он был в наручниках и в течение долгого времени получал лишь треть нормального рациона заключенных.
Расследование дела о попытке государственного переворота Гитлер сразу после покушения поручил лично рейхсфюреру СС Гиммлеру, а исполнение приговора — высшему суду по политическим преступлениям (Фольксгерихтсхоф).[290] Для ведения дознания в РСХА была создана особая комиссия в составе нескольких групп следователей из IV управления (гестапо). Одну из них возглавлял правительственный уполномоченный в РСХА Вальтер Хуппенкотен. Он вначале расследовал дела графов фон Штауффенберга, фон Шверина и фон дер Шуленбурга, затем — генерал- лейтенанта Пфульштайна, последнего командира дивизии «Бранденбург» и подполковника Хайнца. Далее последовали дела Остера и Донаньи и, наконец, — дознание по делу Канариса. На допросах обвиняемых, кроме Хуппенкотена, присутствовали также штандартенфюрер СС Патцингер и комиссары криминальной полиции Зондерэггер, Ланге и Шрай. Хуппенкотен в основном опирался на материалы из архивов управления «Абвер/Аусланд» за период с конца 1942 до конца 1943 г. Эти материалы позволили установить, что в абвере уже несколько лет существовала группа Сопротивления, имевшая связи с другими группами. Одним из связных был служивший в абвере до февраля 1944 г. капитан Гере, арестованный за несколько месяцев до этого по подозрению в государственной измене. Однако вскоре он бежал из-под ареста и скрылся в берлинском подполье. Но в августе 1944 г. он был снова пойман.
В связи с обнаружением на складе учебного лагеря «Майбах-II» в Цоссене запасов взрывчатки гестапо в конце августа предприняло тщательный обыск всех сейфов бывшего управления. При этом оно, конечно, наткнулось на обширные материалы из офиса Канариса, которые в 1942 г. по соображениям безопасности были помещены в сейф Прусского государственного банка. В связи с усилением угрозы в конце 1943 г. подполковник Хайнц переложил эти документы, бегло их просмотрев, в недоступный бункер «Цеппелин» на запасных квартирах ОКХ. Здесь, в особой заградзоне «Майбах-II», располагались во время войны управление общих дел ОКХ и несколько подразделений абвера. Подполковник Шрадер должен был еще раз их просмотреть и в случае серьезной опасности уничтожить[291] .
Среди найденных в Цоссене материалов оказались записи, касавшиеся подготовки государственного переворота в 1938 г., установления контактов с Ватиканом с целью подготовки мирных переговоров с Англией, далее — обобщенный обзор обстановки после польской кампании, сделанный генерал- полковником Беком, рукопись карандашом о проведении переворота, написанная рукой Остера, дневник на 20 страницах, который Канарис вел в 1939 г. и где были записи о поездках на фронт с целью склонить командующих к участию в перевороте и, наконец, корреспонденция об усилиях пастора Бонхёффера, устанавливавшего связи для подготовки мирных переговоров после устранения Гитлера. Однако среди всех этих материалов не было пяти папок с дневниками Канариса.
Просмотр и оценка материалов впервые позволили увидеть связь между событиями 20 июля и давно действовавшим Сопротивлением. Подробно изучив документы, Хуппенкотен подготовил свое заключение на 160 страницах с приложением фотокопий некоторых материалов. Копии этого заключения получили Гиммлер, Кальтенбруннер и Мюллер. Разумеется, все это держалось в полном секрете. Гитлер оставил принятие всех решений строго за собой и приказал провести самое тщательное расследование всех обстоятельств и связей, чтобы точно установить виновность арестованных. О ходе расследования ему должны были докладывать постоянно[292].
В последующие месяцы расследование велось под личным наблюдением Хуппенкотена. Выяснилось, что круг причастных к заговору значительно шире, чем предполагалось. Бывший шеф абвера в ходе допросов, чувствуя свое духовное и душевное превосходство, вернул себе прежнюю твердость духа и поэтому мог легче переносить физические и моральные неудобства тюрьмы. К своему удивлению, он в дальнейшем, видя примитивность мышления гестаповской следственной машины, убедился в том, что до сих пор сильно преувеличивал интеллектуальные способности и деловые качества своих противников. Все РСХА уже давно бюрократизировалось сверх всяких мер и было наводнено многочисленными выдвинувшимися благодаря режиму «полицейскими фюрерами», являвшимися кем угодно, но не профессионалами. Начался 1945 г., а расследование под руководством Хуппенкотена все более затягивалось, чему немало способствовало ухудшение обстановки на фронтах. А это, в свою очередь, затрудняло поиск улик не только за рубежом, но и на постоянно сокращавшейся территории, подвластной рейху.
Так проходили недели и месяцы в страшных и мрачных подвалах здания на Принц-Альбрехтштрассе. Канарис сидел в камере № 16, фон Пфульштайн — в камере № 13. Доктор Йозеф Мюллер, один из немногих оставшихся в живых, рассказывал, что имел с Канарисом короткий разговор о ходе учиненного РСХА «расследования». Это случилось, как рассказывал автору сам доктор Мюллер, «между 2 февраля, когда во время налета вражеской авиации были серьезно повреждены бункер и часть тюрьмы, и нашим переездом 7 февраля 1945 г. В общем разговор должен был происходить 5 или 6 февраля, когда один из надзирателей потребовал, чтобы мы с Канарисом и Гере вымели коридор, замусоренный в результате бомбежки. Когда мы прибирались, надзиратель сказал, обращаясь к Канарису: «Эй, ты, матросик! Ты, наверно, никогда не думал, что тебя однажды заставят драить коридор?»[293].
За время долгого ареста в душе Канариса окончательно утвердились все те страхи, жуткие опасения и кошмарные представления о крахе этой системы, достойной только проклятий. Он всегда предчувствовал, что Гитлер приведет рейх к полному уничтожению, к погружению в ад. Так почему же этот умный человек не обеспечил себе своевременного побега за рубеж, где у него было столько надежных связей? Ответ лежит на поверхности. Вспомним об Ульрихе фон Хасселе, который сразу после неудачного покушения отправился в свою берлинскую квартиру и спокойно дожидался сыщиков гестапо, сидя гордо за своим письменным столом. В жизни, нацеленной на исполнение какого-то обета, есть такие моменты, и именно они в конечном счете определяют цену жертвы.
7 февраля 1945 г. арестованные, обвинявшиеся в причастности к событиям 20 июля, были вывезены из Берлина. По неизвестной причине, они были сведены в две группы, одну из которых, включавшую Канариса, Остера и Штрюнка, доставили в концентрационный лагерь Флоссенбург, а вторую, в которой были доктор Йозеф Мюллер, Лидиг и другие, сначала отвезли в Бухенвальд. Этот перевод заключенных диктовало близящееся к катастрофе положение на фронтах, и, конечно, никаких надежд арестованным это не давало.
Концентрационный лагерь Флоссенбург располагался в мрачной, покрытой густыми лесами гористой местности неподалеку от Вайдена в Верхнепфальцском лесу. Почти весь год напролет здесь дуют резкие холодные ветры, бушуют бури. Это место и сегодня вызывает неприятную дрожь при воспоминании о тех актах тирании, что были совершены здесь. Когда Канариса привезли сюда и поместили в камеру № 22 в этом «бункере», кирпичном одноэтажном строении, надзиратель сообщил арестованному, сидевшему в камере № 21, что привезли «какую-то высокую птицу», причем сказал он это с презрением. А в этой камере сидел бывший шеф датской разведки полковник Ханс Матисен Лундинг. Он, конечно, хорошо знал, кто такой Канарис, хотя никогда с ним не встречался. Но когда он еще был на свободе, то из надежных источников узнал, что Канарис старался обеспечить защиту датскому генеральному штабу от происков гестапо. Лундинг все же видел Канариса однажды в фойе отеля «Англетер» в Копенгагене и узнал его по белым волосам и большим голубым глазам, когда в один из следующих дней увидел его в коридоре бункера. Дверь камеры № 21 перекосилась от времени, отчего образовалась узкая щель, позволявшая заглядывать в коридор, прижимаясь к ней вплотную. Лундинг смог убедиться, что Канарис был не в арестантской одежде, а в сером гражданском костюме, в котором и оставался до последнего допроса. Но он был постоянно в наручниках и с кандалами на ногах днем и ночью даже в своей камере. Полковнику было хорошо слышно, как побрякивают, волочась за ним, его цепи, когда сосед начинал ходить по камере взад и вперед. Оковы с него снимали только, когда вели на допрос или на время непродолжительных прогулок во дворе. К сожалению, соседи смогли только один раз поговорить с глазу на глаз в течение двух минут в подъезде бункера, когда Лундинг возвращался с прогулки во дворе, а Канарис ждал допроса в коридоре. Надзирателя в этот момент куда-то отозвали, и узники смогли переброситься парой слов. Зато в своих камерах они
