Бьянка Лизарди только пожала плечами, стараясь сменить у старика подгузники так, чтобы его не потревожить.
— Он такой же одинокий, как я, — ответила она Кларе Йоргенсен.
Старик все время стонал и жаловался, что у него болит загипсованная рука. Глядя на него, трудно было разобраться, почему он плачет: то ли повредился в уме, то ли понял наконец, что с ним случилось. Но этот вой, вырывающийся из его пересохшего рта, сводил с ума Клару Йоргенсен. Каждый день она умоляла врачей поменять ему гипсовую повязку, но в ответ слышала, что в больнице не хватает материалов. Тогда девушка купила в аптеке все необходимое и снова принялась упрашивать докторов, но опять безрезультатно. Эрнст Рейзер продолжал выть, как раненый павиан. Наконец Клара Йоргенсен почувствовала, что не может больше выносить этих беспомощных воплей. Стиснув кулаки, она подошла к кровати, и был момент, когда могло показаться, что она сейчас прикончит орущего старика. Но вместо этого она взяла со столика ножницы и осторожно разрезала гипс; он отвалился, как старая шелуха. При виде раны Клара Йоргенсен отшатнулась. Задохнувшись, она отвернулась от ударившей в нос нестерпимой вони, но не в силах понять, что открылось ее глазам, вновь обратила взор на руку старика. В гниющей плоти открытой раны копошились личинки мух, жирные и блестящие. Она застыла, не в силах отвести взгляд, в груди накипали слезы и подступали к глазам. Молча глотая слезы, она принялась одну за другой выбирать из раны личинки, бросая их на пол и растаптывая в сероватую кашицу. От ее стараний было мало толку, так как их было слишком много, в конце концов она не выдержала этой вони, и ее вырвало. Отчаявшись, она вышла в коридор и обнаружила там молодого врача в халате, подол которого волочился по полу, словно шлейф на платье невесты.
— Вы забыли прочистить, — сказала Клара Йоргенсен неживым голосом.
— Простите? — переспросил врач, останавливаясь. Девушка схватила его за руку и потащила за собой в палату, где лежал старик.
— Вы забыли прочистить рану, — сказала она, давясь рвущимися из горла рыданиями, но, так и не зарыдав, повалилась на пол, обхватив голову руками.
— Прочистите ее, пожалуйста! Я вас очень прошу! — выговорила она шепотом, обращаясь к врачу, и тот, вылетев за дверь, позвал двух сестер, показавшихся в дальнем конце коридора.
Втроем они принялись чистить обглоданную руку Эрнста Рейзера, отворачивая голову от жуткого запаха. Клара Йоргенсен сидела возле кровати и плакала. Наверное, она оплакивала в этот миг все горе, какое только есть на свете, всю безнадежность, которая встречается в человеческом существовании, и все то, что доводило до отчаяния ее самое. Ее плечи не тряслись от беспомощной ярости ощутившего предательство человека. Напротив, в ее плаче слышалась такая тихая и горестная покорность беде, которая не кричит о себе, но, вырываясь наружу, обжигает душу.
Эрнста Рейзера повезли на каталке в операционную больницы имени Луиса Ортеги, где в это время кроме него находились рожающая женщина и ребенок с аппендицитом. Хенрик Бранден выложил пятнадцать тысяч норвежских крон на стол дирекции, чтобы старику вставили искусственный глаз. Под прозрачной простыней, закрывавшей нижнюю часть тела, Эрнста Рейзера в сопровождении небольшой свиты повезли на каталке по больничным коридорам. Был там и Уильям Пенн. Сегодня он пришел, чтобы повидать старика, пока тот еще в сознании. Перед тем как его вкатили в операционную, Эрнст Рейзер посмотрел на кучку сопровождающих его людей так, словно в нем проснулись остатки былой самоиронии. Однако Эрнст Рейзер не счел нужным произнести напоследок какую-нибудь хорошо взвешенную мудрую мысль. Да, возможно, он и впрямь, как они подозревали, действительно уже утратил рассудок. Но пока они ждали, когда откроются двери операционной, Эрнст Рейзер ущипнул за бок Клару Йоргенсен и дернул ее за рукав. Девушка наклонилась к нему и почувствовала, как он дохнул на нее жарким, лихорадочным воздухом.
— Что, Эрни? — спросила она.
— Пеликаны, — сказал Эрнст Рейзер.
— Я помню, — ответила она.
В тот же миг глаза старика повлажнели от слез, с каким-то отчаянным выражением он огляделся вокруг и затем улыбнулся девушке смутной улыбкой. Кларе Йоргенсен сделалось невыносимо грустно оттого, что взор его словно бы прояснился, и он, поняв, что его путь ведет к смерти, помахал ей, как белым платочком, последним, что ему осталось от жизни, вытряхнув весь опыт, накопленный за прожитую жизнь.
— Знаешь, что самое лучшее? — спросил старик.
— Нет, Эрни, — сказала Клара Йоргенсен.
— Виски, — произнес Эрнст Рейзер. — Если положить туда колотого льда и плеснуть немного воды. Жизнь — штука жаркая. Так и хочется запить ее чем-нибудь холодненьким.
Эрнст Рейзер умер через неделю от гепатита В и был похоронен под манговыми деревьями на кладбище Санта-Анны. На похороны собралось неожиданно много народу, которые обмахивались от жары веерами с изображениями испанских матадоров. С прощальным словом над могилой выступил Хенрик Бранден, помянув старика, который хоть и был, можно сказать, человеком без роду и племени, но зато, похоже, нажил много друзей на острове, где провел последние годы. Клара стояла, сложив руки и опустив голову, и размышляла о том, как странно все получается, что люди, с которыми Эрнст Рейзер познакомился только на склоне лет, теперь провожают его в последний путь. Все остальные, причастные к его жизни, ушли из нее, разбрелись кто куда и, может быть, даже не помнят, кто такой был Эрнст Рейзер из Женевы, Каракаса и с Видабеллы. У них осталось от него только бледное воспоминание, которое едва мерцает на дне изменчивой памяти. Но когда похоронная церемония закончилась, Клара Йоргенсен увидела женщину в платочке, стоявшую в стороне от всех у стены кладбища, в тени гелиотропа. На ней был выцветший плащ неопределенного цвета, она стояла, привычно потупив взгляд, руки немного дрожали. Она не плакала, не проявляла никаких признаков чувств, естественных для такого горестного момента, но не сводила глаз с гроба, покрытого пятнами от лопнувших при падении на его крышку спелых плодов.
После окончания церемонии Клара Йоргенсен подошла к женщине и осторожно спросила ее тихим голосом:
— Вы его жена?
Женщина удивленно вскинула на нее усталый взгляд.
— Да, это я.
— В таком случае, примите мои соболезнования!
У женщины дрогнули губы, и она сильнее стиснула руки.
— Я почти что не видала его. Вам, наверно, странно слышать, что мне будет его не хватать?
— Нисколько, — сказала Клара Йоргенсен.
— Он же все-таки был где-то рядом, — сказала женщина.
— И вам даже не удалось проститься!
Женщина слабо улыбнулась, словно погруженная в светлые воспоминания.
— Мы все время прощались, — сказала она. — При каждом расставании.
— Он очень любил вас.
— А я его.
— Как грустно, что вы не могли жить вместе, — сказала Клара Йоргенсен чуть удивленно.
Женщина слабо улыбнулась.
— Любимый человек не обязательно тот, с кем хорошо жить вместе.
— Нет, — сказала Клара Йоргенсен. — Мне это хорошо знакомо.
Она взяла женщину за руки и бережно их пожала, прежде чем уйти с капитаном, который увел ее с кладбища, обняв за талию. Слишком большая любовь Эрнста Рейзера еще долго стояла над его могилой. Посетители кладбища видели ее там до позднего вечера, она стояла, скрестив руки, с задумчивым лицом. Наутро ее там уже не было.
Клара Йоргенсен и Уильям Пенн уехали с Видабеллы спустя три недели с чемоданами, набитыми раковинами, красным песком из обширных саванн на юге страны и двумя бутылками венесуэльского рома. В
