— Да, и очень срочно, — подтвердил он.
Мы еще поговорили с ним о Вестниках, об ангелах и демонах. Мне было трудно принять столь практический подход к мистическим ритуалам Традиции. Петрус настойчиво твердил, что человек всегда должен требовать вознаграждения. Тогда я напомнил ему слова Иисуса о том, что богатому попасть в Царствие Небесное не легче, чем верблюду — пройти через игольное ушко.
— Но Иисус считал, что человек, который сумел приумножить таланты своего хозяина, заслужил награду. И люди верили Христу не только потому, что Он был красноречив и убедителен, — Ему требовалось еще и творить чудеса, и награждать Своих последователей…
— Попрошу в моем заведении не порочить Господа, — вдруг вмешался хозяин бара, прислушивавшийся к нашей беседе.
— Никто и не порочит, — ответил Петрус. — Порочить Христа — значит совершать грехи с Его именем на устах. Вспомните, что когда-то произошло на этой площади.
Хозяин на мгновение задумался. Потом быстро произнес:
— Я тут совершенно ни при чем! Я был тогда совсем маленьким.
— Виноваты, конечно, всегда другие, — пробормотал Петрус себе под нос.
Хозяин ушел на кухню, а я спросил Петруса, что он имел в виду.
— Пятьдесят лет назад, в нашем культурном XX веке, на площади в этом городке заживо сожгли цыгана. Его обвинили в колдовстве и в глумлении над святыми дарами. На фоне всех других зверств, что творились тогда, в пору гражданской войны, случай этот быстро позабылся. О нем сейчас уже никто и не помнит. За исключением местных жителей.
— А ты как об этом узнал?
— Я уже проходил Путем Сантьяго.
Мы сидели в пустом баре и пили, солнце жарило вовсю, было время сиесты. Несколько минут спустя вновь появился хозяин, но не один, а в сопровождении приходского священника.
— Вы кто такие? — сурово спросил падре.
Петрус показал ему раковины, вышитые на наших мешках. На протяжении двенадцати столетий по Пути мимо этого бара шли пилигримы, и обычай требовал оказывать им гостеприимство в любых обстоятельствах. Священник сбавил тон.
— Как могло случиться, что странники, следующие по Пути Сантьяго, позволили себе хулить Иисуса? — спросил он, будто зачитывая вопрос из катехизиса.
— Никто из нас не хулил Иисуса. Мы хулили преступления, совершенные якобы во имя Иисуса. Одним из них была расправа над цыганом, которого сожгли на этой площади.
Хозяин, разглядев знак раковины на рюкзаке Петруса, тоже заговорил с нами более почтительно.
— А ведь проклятие, что наложил цыган, так и не снято, — промолвил он под неодобрительным взглядом священника.
Петрус заинтересовался. Священник стал говорить что-то о неразумных прихожанах, рассказывающих нелепые басни, которых церковь не признает. Но хозяин продолжал:
— Перед смертью цыган сказал, что самый юный из жителей нашего городка унаследует его бесов, которые вселятся в него. А когда этот младенец вырастет, состарится и умрет, бесы перейдут в тело другого младенца. И так — до бесконечности.
— Почва у нас такая же, как во всех других городках в округе, — сердито проговорил священник. — И от засухи мы страдаем, как и все. А когда в других местах хороший урожай, то у нас тоже полны закрома. У нас не случается ничего такого, чего не было бы в любом другом местечке вокруг. Так что вся эта история — полный вздор!
— Не случается, потому что мы отгородились от проклятия, — возразил хозяин бара.
— О! Тогда позвольте нам на него взглянуть! — сказал Петрус.
Священник усмехнулся и сказал, что это просто так говорится, а хозяин осенил себя крестным знамением. Но ни один из них не сдвинулся с места.
Петрус оплатил счет и продолжал настаивать на том, чтобы кто-нибудь проводил нас к человеку, на которого пало проклятие. Тут священник извинился и сообщил, что его ждут неотложные дела в церкви. Он исчез так быстро, что никто не успел произнести ни слова.
Хозяин испуганно взглянул на Петруса.
— Не бойтесь, — успокоил его мой проводник. — Покажите нам только дом, где гнездится проклятие. А мы попытаемся избавить город от него.
Хозяин вышел вместе с нами на пыльную, залитую сияющим послеполуденным светом улицу. Он проводил нас до окраины городка и указал на дом, что стоял в стороне от других едва ли не на обочине Пути.
— Передаем сюда еду, одежду, все, что нужно, — извиняющимся тоном произнес он. — Но даже наш падре сюда не заходит.
Мы попрощались с ним и направились к дому. Хозяин постоял немного, думая, наверно, что мы пройдем мимо. Но Петрус решительно приблизился к дверям и постучал. Я оглянулся — хозяин бара исчез.
Отворившей нам старухе на вид было лет семьдесят. Рядом с ней вилял хвостом, будто радуясь гостям, огромный черный пес. Хозяйка осведомилась, чего надо, прибавив, что сейчас занята стиркой и стряпней. Она вроде бы и не удивилась нашему приходу. Я предположил, что многие из пилигримов, ничего не знающих о проклятии, должно быть, не раз стучали в эту дверь в поисках крова.
— Мы паломники, идем в Компостелу. Нам нужно немного кипятка, — попросил Петрус. — Я знаю, вы не откажете нам.
Старуха с недовольной миной открыла дверь и впустила нас в дом. Мы прошли в маленькую гостиную, чистую, но бедно обставленную. Тут имелись диван с драной обшивкой, комод, стол с пластиковым покрытием и два стула. На комоде стояло изображение Святого Сердца Иисусова, образы некоторых святых и распятие, сделанное из кусочков зеркала. В комнате было две двери, одна из которых, как я понял, вела в спальню. Хозяйка с Петрусом прошли через другую дверь на кухню.
— У меня есть кипяток, — сказала она. — Я налью вам его во что-нибудь, и ступайте своей дорогой.
Я остался наедине с огромным псом. Тот повиливал хвостом, вел себя смирно и был явно доволен жизнью. Тут вернулась старуха, неся какую-то старую жестянку с водой, которую она попыталась вручить Петрусу.
— Вот кипяток! Идите с Богом!
Но Петрус не двинулся с места. Он достал из рюкзака пакетик заварки, бросил его в кипяток и сказал, что хотел бы угостить хозяйку чаем в благодарность за гостеприимство.
Старуха с большой неохотой принесла все же две чашки и села за стол вместе с Петрусом. Продолжая разглядывать пса, я прислушался к их беседе.
— Мне сказали в городке, что на этом доме лежит проклятие, — весьма светским тоном начал Петрус.
При этих словах глаза у собаки сверкнули, словно она поняла, о чем речь. Хозяйка тут же поднялась из-за стола.
— Это ложь! Старый предрассудок! Пожалуйста, допивайте поскорее свой чай, у меня еще уйма дел по дому.
Пес почувствовал, что настроение хозяйки изменилось. Он замер и навострил уши. Однако Петрус продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Медленно поднес ко рту чашку с чаем, но, так и не притронувшись к ней, поставил обратно на стол.
— Очень горячо, — сообщил он. — Пусть немного остынет.
Но старуха не стала опять садиться за стол. Было видно, что она сильно тяготится нашим присутствием и сожалеет, что вообще пустила нас на порог. Заметив, что я не отрываю взгляда от пса, она подозвала его к себе. Тот подчинился, но, подойдя к ней, обернулся и вновь уставился на меня.
— Вот почему твой Вестник вселился вчера в мальчишку. Именно поэтому, — сказал Петрус.
Внезапно я понял, что это не я смотрю на пса. Это он, едва я ступил за порог, гипнотизировал меня, не давая отвести глаз. Это пес глядел на меня и заставлял выполнять свою волю. Я почувствовал какую-то сильнейшую истому, меня стало клонить в сон, захотелось прилечь на этом ободранном диване и заснуть, а не тащиться по жаре дальше. Все это было так странно, и я чувствовал, что вот-вот попаду в какую-то ловушку. А пес смотрел на меня все так же пристально, и чем дольше он смотрел, тем больше мне хотелось спать.
— Ну-ка, выпей, — сказал Петрус и протянул мне чашку с чаем, — раз сеньора хочет, чтобы мы не засиживались.
Чуть поколебавшись, я все же сумел взять чашку, и глоток горячего чая немного привел меня в чувство. Я собирался что-то сказать, спросить, как зовут эту собаку, но голос мне изменил. Нечто такое, чему Петрус никогда меня не обучал, проснулось и начало властно проявляться во мне. Я вдруг ощутил неудержимое желание говорить. Произносить неведомые слова, смысла которых я сам не понимал. Мне подумалось, что Петрус, должно быть, что-то подмешал в чай. Очертания окружающих предметов начали расплываться, и я с трудом понимал, что старуха, обращаясь к Петрусу, настойчиво требует покинуть ее дом. На меня нахлынуло странное, безотчетное ликование, и я решил все-таки произнести вслух те незнакомые слова, что приходили ко мне в голову.
И только пса я продолжал различать отчетливо. Едва я произнес несколько слов на непонятном языке, как в ответ донеслось рычание. Он понимал мою речь! В возбуждении я говорил все громче, все быстрее. Пес приподнялся, ощерил клыки. О, теперь он отнюдь не выглядел таким благодушным животным, как вначале, нет, теперь от него веяло какой-то зловещей угрозой, готовой обрушиться на меня в любую минуту. Но я знал, что слова, которые я произношу, служат мне защитой, и говорил все громче, чувствуя, что от меня исходит какая-то новая, прежде неведомая мне сила и вот она-то не позволяет псу броситься на меня.
С этого момента все происходящее стало напоминать замедленную съемку. Я видел надвигавшуюся на меня хозяйку, которая что-то истошно кричала и пыталась вытолкать меня за дверь. Видел, как Петрус схватил и удерживал ее. Собака же не обращала на них никакого внимания. Угрожающе ворча и щерясь, пес по-прежнему смотрел только на меня. Я попытался понять тот непонятный язык, на котором говорил, но стоило мне остановиться и задуматься об этом, как сила внутри меня убывала, а пес приближался ко мне. Тогда, бросив всякие попытки разобраться в языке, я начал громко выкрикивать непонятные слова, а старуха мне вторила. Пес залаял, но я знал: пока продолжаю говорить, мне ничего не грозит. Раздался чей-то раскатистый смех, я не понимал, чудится ли мне он или звучит на самом деле.
Дальше все произошло мгновенно и одновременно — по комнате пронесся резкий порыв ветра, а пес отчаянно взвыл и бросился на меня. Я вскинул руку, загораживая лицо, выкрикнул что-то и приготовился к столкновению.
Пес навалился на меня всей своей тяжестью, и я рухнул на диван. Несколько мгновений мы с ним смотрели друг другу прямо в глаза, а потом он вдруг спрыгнул и выскочил вон.
