Дневник мага

Петрус опять цитировал св. Павла, который, по его мнению, лучше всех передавал людям слова Христа. Все утро мы шли вперед, а после обеда устроились на берегу речки порыбачить. Ни одна рыба не клюнула, но Петруса это нисколько не волновало. По его мнению, рыбная ловля является основным символом отношений человека и мира: мы знаем, чего добиваемся, и при должном упорстве добьемся своего, а вот когда дойдем до цели — это уж зависит от помощи Божьей.

— Перед тем как принять важное решение, полезно предаться какому-нибудь неторопливому и созерцательному занятию, — заметил Петрус. — Буддийские монахи слушали, как растут горы, а вот я предпочитаю удить рыбу.

Но в такой зной даже красные ленивые рыбины, плававшие почти у самой поверхности воды, наживку заглатывать не желали. Смена места не помогала. А потому я решил лучше прогуляться по ближнему лесу. И дошел до самых ворот старого заброшенного кладбища, примыкавшего к реке, — ворота эти были невероятно огромными и совершенно не соответствовали размерам того маленького клочка земли, что был отведен под кладбище, — а затем вернулся обратно к Петрусу, который продолжал сидеть с удочкой. Я поинтересовался, знает ли он что-нибудь про это кладбище.

— Ворота в старину вели в госпиталь для пилигримов, — ответил он. — Он давно закрылся, а потом кому-то пришла в голову идея использовать их в качестве ворот и устроить за ними кладбище.

— Которое тоже оказалось заброшенным.

— Верно. Все в этом мире недолговечно. Когда я поведал ему, как отвратительно он вел себя вчера на свадьбе, осуждая всех присутствующих там гостей, Петрус изумился. Он начал меня уверять, что все, о чем он говорил вчера, не больше и не меньше того, что мы с ним испытали в жизни сами. Все мы ищем Эрос, и затем, когда Эрос превращается в Филос, думаем, что любовь умерла. И не понимаем, что именно Филос может привести нас к высшей форме любви — к Агапе.

— Расскажи мне о ней, — попросил я.

Петрус ответил, что говорить об Агапе не имеет смысла — ее надо пережить. И сегодня, если удастся, он попытается показать мне одну из сторон Агапе. Но чтобы это удалось, окружающий нас мир — так же как с рыбной ловлей — должен быть на нашей стороне, чтобы помочь нам достичь желаемого.

— Вестник помогает тебе, но есть такое, что находится за пределами власти и Вестника, и твоих желаний, и тебя самого.

— И что это за вещь?

— Божья искра. То, что принято называть — Удача.

Когда солнце немного ослабило свой нестерпимый жар, мы снова вернулись на Путь Сантьяго. Он шел через поля и виноградники, совершенно безлюдные в этот час. Мы пересекли шоссе — тоже совершенно пустынное — и снова двинулись лесом. В отдалении виделся пик горы Сан-Лоренсо, самой высокой точки королевства Кастилия. Я очень сильно изменился с того времени, как впервые встретился с Петрусом в Сен-Жан-Пре-де-Пор. Бразилия и все мои начатые и брошенные на полдороге дела, которые раньше так меня беспокоили, теперь позабылись начисто. Единственное, что оставалось живо, была моя цель, и каждую ночь я вел долгие разговоры с Астрейном, становившимся все яснее и ближе.

Я видел, как он неизменно присаживается рядом, я заметил, что правое веко его подергивается нервным тиком, а когда я повторял свои доводы, чтобы убедиться — он понял, на губах у него возникала презрительная улыбка. Еще несколько недель назад — в начале паломничества— я всерьез опасался, что не смогу дойти до конца Пути. В тот день, когда мы проходили через Ронсеваль, меня охватывала глубокая тоска от всего предстоящего, и мне хотелось немедленно попасть в Сантьяго, вновь завладеть своим мечом и вступить в то, что Петрус называл «Правый Бой». Но теперь все блага цивилизации, с которыми так трудно было расстаться, позабылись. И в эту минуту меня занимали только солнце над головой да неистовое желание познать Агапе.

Мы спустились к ручью, перешли его, с огромным трудом выбрались на крутой берег. Должно быть, раньше здесь с ревом текла полноводная и бурная река, буравившая землю в поисках тайн, скрытых в ее глубоких недрах. А теперь она стала ручейком, который можно было перейти вброд. Но вырытый ею глубокий каньон — главный итог ее трудов — сохранился, так что подняться на противоположный берег было совсем нелегко. Верно сказал Петрус несколько часов назад: «Все в этом мире недолговечно». — Петрус, а ты когда-нибудь любил?

Вопрос этот сорвался с моих уст будто сам собой, и я сам удивился своей смелости. До сей минуты я почти ничего не знал о личной жизни моего проводника.

— У меня было много женщин, если ты об этом спрашиваешь. И я по-настоящему любил их всех. Но познать Агапе мне суждено было только с двумя.

Я в ответ рассказал ему, что влюблялся так часто, что даже тревожился тем, что не способен сделать выбор и остановиться. И если дальше все будет продолжаться в том же духе, то меня ждет одинокая старость, а это меня довольно сильно пугает.

— Наймешь себе сиделку, — рассмеялся Петрус. — Впрочем, я не верю, что для тебя любовь — это тихая пристань под конец жизни.

Темнеть начало часов в девять. Виноградники остались позади, а мы двигались едва ли не по пустыне. Оглядевшись, я увидел вдалеке среди скал маленький скит — подобные довольно часто попадались нам на пути. Мы прошли еще немного, потом отклонились от маршрута, помеченного желтыми знаками, и приблизились к хижине.

Подойдя почти вплотную, Петрус выкрикнул какое-то имя — а какое, я не разобрал, — и остановился, прислушиваясь. Ответа не последовало. Петрус позвал снова, и опять никто не отозвался.

— Ладно, все равно пойдем, — решил он. И мы вошли.

Четыре выбеленные стены. Открытая дверь — верней сказать, двери не было вообще, вход прикрывал деревянный щит полметра высотой, едва державшийся на одной петле. Внутри — каменный очаг и несколько мисок, аккуратно сложенных на полу. В одной из них была пшеница, в другой — картофель. Мы молча сели. Петрус закурил и сказал, что мы должны подождать. Ноги у меня гудели от усталости, но что-то в этой хижине вселяло в меня беспокойство. Не будь рядом Петруса, оно переросло бы в страх.

— А где же спит тот, кто здесь живет? — спросил я просто так, только чтобы нарушить гнетущее молчание.

— Там, где ты сидишь, — ответил Петрус, показав на голый земляной пол.

Я хотел было передвинуться, но он велел мне оставаться на месте. Наверно, на дворе похолодало, потому что я начал мерзнуть.

Мы ждали почти целый час. Петрус еще дважды звал кого-то, а потом замолчал. И только я подумал, что сейчас мы наконец двинемся дальше, как он неожиданно заговорил:

— Здесь присутствует одно из двух проявлений Агапе, — сообщил он, погасив окурок третьей сигареты. — Не единственное, но самое чистое. Агапе есть абсолютная Любовь, Любовь Всеобъемлющая, которая полностью поглощает того человека, в которого вселилась. Тот, кто познал Агапе, видит, что все, кроме любви, в этом мире значения не имеет. Этот род Любви испытывал Христос по отношению к людям, и Любовь Его была столь сильна, что повернула судьбы мира, изменила ход истории. Его отшельническая жизнь позволила совершить такое, что оказалось не под силу владыкам земным со всеми их армиями.

На протяжении тысячелетней истории цивилизации многим людям случалось познать Любовь Всеобъемлющую. И они столь многое были готовы отдать миру, — а мир требовал так мало, — что обычно уходили в пустыни и в уединенные скиты, ибо Любовь, которую они переживали, преображала их. Они становились святыми отшельниками, чьи имена мы знаем и сегодня.

Нам с тобой, практикующим иной род Агапе, их суровая, полная лишений жизнь может показаться ужасной. Но для тех, кто охвачен Любовью Всеобъемлющей, все остальное — абсолютно все — полностью теряет свое значение. Эти люди живут только ради этой Любви.

Петрус рассказал мне, что в здешней хижине живет монах по имени Альфонсо, с которым повстречался во время первого своего паломничества в Компостелу, когда тот собирал плоды для пропитания. Проводник Петруса, человек гораздо более просвещенный, чем он сам, оказался другом Альфонсо, так что они втроем провели Ритуал Агапе, или упражнение Голубой Сферы. Петрус признался, что это было одним из ярчайших впечатлений его жизни: даже сейчас, выполняя это упражнение, он вспоминает хижину отшельника и самого Альфонсо. Никогда раньше я не слышал, чтобы Петрус говорил так взволнованно и горячо.

— Агапе — это Любовь Всеобъемлющая, — еще раз повторил он, как будто эта фраза лучше всего определила этот необычный вид Любви. — Мартин Лютер Кинг как-то раз заметил, что, когда Христос говорил о том, что надо любить своих врагов, он подразумевал Агапе. Потому что «невозможно любить наших врагов, тех, кто причиняет нам зло, кто стремится сделать наше и без того нелегкое бытие совсем невыносимым». Но Агапе — это гораздо больше, чем любовь в обычном смысле, предполагающая симпатию или влечение. Благодаря этому чувству, которое овладевает нами целиком, не оставляя ни единой свободной клеточки, прахом идет любая попытка проявить агрессию.

Ты уже научился возрождать себя, не быть жестоким к себе, общаться со своим Вестником. Но все, что ты делаешь сейчас, и все, чего достигнешь, пройдя по Пути Сантьяго, — обретет смысл, лишь когда Любовь Всеобъемлющая осенит это.

Я напомнил Петрусу, что он говорил о двух ипостасях Агапе. И если уж он не стал отшельником, то, скорей всего, сам не практикует первую форму.

— Верно. И ты, и я, и большинство тех, кто идет по Пути Сантьяго и изучает практики RAM, переживают Агапе в другом виде — оно нисходит на них как воодушевление, или вдохновение.

В древности это вдохновение принимало вид транса, или экстаза — связи с Богом. Воодушевление — это Агапе, направленное на что-то вещественное или умозрительное. Все мы проходили через это. Когда мы любим кого-то или верим во что-то всем сердцем, мы чувствуем себя сильнее, чем мир, и нас осеняет спокойная уверенность, проистекающая из сознания того, что никто не поколеблет нашу веру. Эта необычная сила позволяет нам принимать решения своевременные и уместные, и, достигнув цели, мы порой сами удивляемся: как это нам удалось. А удалось потому,-что, когда ведешь Правый Бой, все остальное уже не важно, и волна воодушевления несет нас к нашей цели.

Воодушевление обычно проявляется во всем своем могуществе в первые годы нашей жизни. В эту пору мы еще прочно связаны с божеством и с таким увлечением предаемся игре, что куклы оживают, а оловянные солдатики — маршируют. Когда Иисус говорил, что Царство Небесное принадлежит детям, он имел в виду Агапе, проявляющуюся как воодушевление. Детям неинтересны были ни чудеса, которые Он совершал, ни Его мудрость, ни фарисеи, ни апостолы. Нет, дети приходят к Нему путем радостной игры, движимые воодушевлением.

Я поделился с Петрусом тем, что открылось мне лишь сегодня: Путь Сантьяго завладел мною безраздельно. Дни и ночи, проведенные нами под небом Испании, почти заставили меня забыть про меч, который я искал, и сделались самоценным, единственным в своем роде впечатлением. А все прочее утратило