Варнинская кампания несомненно имела для Жуковского важное значение. Успех русского оружия позволял надеяться не только на спасение неудачно складывавшейся кампании, но и на смягчение императора по отношению к осужденным по делу 14 декабря, прежде всего — Николаю Тургеневу, за которого поэт ходатайствовал. Наконец, среди участников кровавой битвы был близкий друг поэта Василий Перовский. В письмах из варнинского лагеря последний сообщал Жуковскому о трудностях осады и своей тоске по товарищам:
Варна paraot ktre un morceau de dure digestion; гарнизон силен и не только дерется, но задирает, делает частые и злые вылазки; подход к крепости затруднителен, земля для крепостных работ неблагодарная: голой камень; словом сказать, не знаю, как мы отсюда выпутаемся. Mais quell pays! Не будь здесь турок, или хоть будь, да без ружей и пушек, можно бы забыться, гуляя по виноградным и фруктовым садам, а теперь не то: труп без головы портит пейзаж, и глаз хотя и привыкает к таким картинам, но ими любоваться приучиться нельзя <…> мне душно здесь, я к вам хочу.
4 (16) сентября 1828 года Перовский написал другу о своем ранении, поначалу представлявшемся очень тяжелым:
1-го числа вечером турки сделали нападение на наши осадные работы, и я тут был, и мне досталась пуля в правую сторону груди, а вышла в спину; теперь предстоит вопрос: ежели пуля задела легкое, то рана плохая, вероятно смертельная, ежели же нет, то обычно без больших хлопот; я с своей стороны довольно спокоен; дело свое сделал, в том есть свидетельство <…> не хотелось бы только умереть, не свидевшись с душевными родными…
Рана оказалась неопасной, и Перовский 17 сентября пишет успокоительное письмо не на шутку встревоженному другу:
Извини, Василий, я напугал тебя даром, я ранен совсем не опасно <…> я увидел тут, что любим начальниками, товарищами и всего лучше солдатами. Государь оказал мне участие и милости необыкновенные, каждый день навещал меня, благодарил искренно за мою службу, а я искренно жалею, что она не продолжилась еще недели две, т. е. до взятия Варны.
Здесь же Перовский признавался, что, готовясь к смерти, завещал свое сердце любимому другу: «[Н]аходившиеся при мне душеприказчики получили уже приказание после смерти вынуть мое сердце, порядочно высушить, завернуть и доставить тебе» (
29 сентября (11 октября) 1828 года «знаменитая в Истории крепость Варна, никогда еще не бывавшая в наших руках» (
Торжественный въезд императора в разрушенную бомбардировками крепость состоялся 1 (13) октября. Здесь в чудом сохранившейся православной церкви государь повелел отслужить благодарственный молебен. Как вспоминал впоследствии генерал А. Х. Бенкендорф, «[э]то священнодействие посреди смерти и развалин, в мусульманском крае, в православном, угнетенном полумесяцем храме, имело что-то неописуемо поразительное» (цит. по:
На другой день, под открытым небом, в присутствии турок, было отслужено торжественное молебствие с коленопреклонением. «Гром орудий полевой артиллерии и с кораблей возвестил славное окончание кровавой войны под Варной. После молебствия государь объезжал войска и милостиво приветствовал каждый полк» (
В официальной историографии николаевского царствования взятие турецкой твердыни интерпретировалось как событие исключительной важности. Часть варнинских трофеев была отослана в Польшу как символический знак возмездия Порте за польского короля Владислава, павшего здесь в XV веке. Другие трофеи украсили в «воспоминание о Варне 29 сентября 1828 года» павловскую резиденцию вдовствующей императрицы Марии Феодоровны[180], а также петергофский Коттедж императрицы Александры Феодоровны[181] и ростральные колонны в Петербурге. Варнинская победа была немедленно воспета в патриотическом искусстве. Уже в 1828 году в свет вышла музыкальная «баталия» «Взятие Варны российским войском: Военная фантазия, сочиненная для фортепиано очевидным свидетелем» (СПб.: У Брифа, 1828). По словам исследователя, последняя представляет собой типичный образец батальной музыки, отражающей «как военные события — прибытие войск, битву и ее перипетии, победу, — так и чувства участников — „горесть и уныние“, „всеобщий ужас“, „всеобщий восторг“ и „радость победителей“» (
После взятия крепости государь отправился в Одессу на корабле «Императрица Мария». Он торопился, чтобы поспеть в Петербург ко дню рождения матери, вдовствующей императрицы Марии Феодоровны (14 октября). По пути в Одессу корабль попал в бурю, свирепствовавшую в течение 36 часов. Буря едва не отнесла корабль к враждебному берегу. Лишь 8 октября «Императрица Мария» смогла достичь Одесского порта. Государь тотчас же отправился в Петербург.
По словам Шильдера, «императора тяготило в то время предчувствие близости великого несчастия; хотя он не отдавал себе отчета, какое именно горе готово поразить его».
О возвращении государя в столицу граф Бенкендорф рассказывает:
Мы прискакали в Царское Село, правда измученные и полузамерзшие, но 14-го числа утром… Ему хотелось войти в Зимний дворец, не быв никем замеченным, но… его узнали в рядах двух эскадронов Кавалергардского полка, стоявших тут, чтобы взять и провезти по улицам привезенные из-под Варны турецкие знамена. Общее «ура» прогремело при виде государя, и он вошел во дворец между трофеями завоеванной Варны, сопровождаемый кликами стоявшей на набережной толпы. Но по вступлении в царские чертоги, где радостно бросились ему навстречу супруга и дети, он был жестоко поражен вестью об опасной болезни Марии Федоровны. <…> Беспрестанные тревоги, сопровождавшие тяжелую для нас войну, опасности, которым подвергался государь, и радость, вызванная получением известия о взятии Варны, потрясли крепкое здоровье ее.
