утра», «зимой — в семь». Закрыв чемодан, он постоял. Сердце опять прыгало.
— Что ж, Салли, — сказал лорд Икенхем. — Иди ложись.
— Спокойной ночи, дядя Фред. Спокойной ночи. Мартышка.
— А? О, спокойной ночи.
— Спасибо, что приютил.
— А? Что ты, что ты…
— Спокойной ночи, мисс Бин.
— Спокойной ночи, сэр.
— Спасибо вам большое. Нет, какая мысль! Толкнуть в пруд. Блестяще, поистине блестяще. Пошли, Мартышка.
В коридоре Мартышка замешкался. Граф взглянул на него:
— Забыл что-нибудь?
— А? Нет-нет. Думаю о Салли.
— Что именно?
— Ей очень идет халат.
— Да, идет. Кстати, она просила помаду. Достань где-нибудь, а?
— Хорошо, — сказал Мартышка, — достану. И задумчиво двинулся дальше.
Часть четвертая
Глава 10
Если вы после раннего завтрака поедете на станцию Уокли, вы попадете на экспресс, который в 12.43 доставит вас к вокзалу Ватерлоо. Бег времени не убедил леди Босток отменить свою поездку; она хотела объяснить дочери, почему нельзя, надев фату, идти к алтарю под руку с Реджинальдом. До станции ее довез Билл, а лондонской квартиры она достигла в самом начале второго, когда Гермиона садилась в двухместную машину.
Увидев эту девушку во всем великолепии новой шляпы, лучшего платья и тщательно выбранных туфель, самый заунывный человек признал бы ее ослепительной. Отец походил на моржа, мать — на участницу скачек, но дочь — высокая, темноволосая, с большими глазами и античным профилем — воплощала самые дерзкие мечты восточного властелина.
Когда леди Босток негромко заржала, она обернулась и поглядела на нее с тем естественным огорчением, которое испытает всякий, если прожил вместе с матерью неделю, расстался с ней, а через двое суток видит, что она вернулась.
— Мама! — вскричала она глубоким, низким голосом, который столько лет будоражил душу Билла, как сбивалка для яиц. — Что…
— Ах Господи! — сказала леди Босток. — Ты уходишь? Мне надо с тобой поговорить.
— Никак не могу остаться. Уже опоздала. А в чем дело?
— О Господи! О-о-о-о! Реджинальд…
— Реджинальд?
— Да. Папа…
Глаза у Гермионы мрачно сверкнули. Упомянуть вместе этих мужчин, думала она, можно лишь в том случае, если сэр Эйлмер нарушил ее строгий приказ. Когда она сказала «лелеять», надо лелеять.
— Что он сделал с Реджинальдом? — спросила она. — Лаял?
— Нет-нет! Папа никогда не лает. Он повышает голос.
— Повышал?
— В сущности, нет. Дело не в этом. О Господи! Если начать сначала…
— Тогда отложим. Я спешу. Издатель пригласил в ресторан.
— Мистер Попгуд?
Гермиона коротко, сухо засмеялась. За три года Огастес Попгуд не предложил ей и сырной палочки. Равно как и Сирил Грули, его партнер.
— Нет, — отвечала она, — новый. Я получила на днях письмо. Кажется, деловой человек, не то что Попгуд и Грули. Мистер Понтер, или Пеентер, глава издательства «Радость жизни». До свидания, мама. Постараюсь вернуться поскорей.
— Я тебя подожду.
— Важное дело?
— Очень важное, очень.
— Связано с Реджинальдом?
— Да, дорогая. Мы узнали…
— Прости, не могу, — сказала Гермиона. Как всякая девушка, она была любопытна, как писательница — честолюбива, а потому предпочла делового человека, который, судя по всему, обладал свойствами, очень важными для писательницы.
Машина отъехала. Сидя за рулем, Гермиона с удовольствием думала о Понтере. Или Пентере. А может — Пейнтере.
Пейнтером он и был, братом Салли. Да, в вестибюле гостиницы Гермиону ждал Отис, и, когда машина влилась в поток других машин, он нетерпеливо вскочил, чтобы шагать взад-вперед, поглядывая на часы. Предстоящая трапеза очень его беспокоила.
Письмо он написал не случайно. Он все продумал. С самого начала понимая, что сэра Эйлмера надо урезонить, он попросил сестру поговорить с Мартышкой; и, терзаясь теми чувствами, какими терзался бы всякий, препоручив Мартышке свою судьбу, случайно увидел в «Тайм» женскую фотографию.
Подпись гласила: «Мисс Гермиона Босток, дочь сэра Эйлмера и леди Босток из Эшенден-Мэнор. Занимая высокое положение в свете, мисс Босток написала несколько книг под псевдонимом “Гвиннет Гульд”».
Тут его и осенило. Такие мысли делают честь человеку, который занимался прежде антиквариатом, интерьером и марионетками. Изложим.
Итак, Отис ходил по вестибюлю, гадая, почему Гермионы все нет и сколько с него слупят, если она
