То есть я не знал, готов ли он.
— Ах, Арчи, какой ты милый! — Из голоса Люсиль исчезла безысходная тоска. Она защебетала, как малиновка, или овсянка, или любая другая птичка, подверженная щебетанию. — У тебя, правда, есть для меня подарок?
— Он у меня в руках. Чертовски сочная картина. Самого Д.Б. Уиллера. Она тебе понравится.
— Да, конечно же! Мне нравятся его работы. Ты ангел. Мы повесим ее над роялем.
— Мигом буду с тобой, звезда души моей. Прыгну в такси.
— Да, поторопись. Мне не терпится тебя обнять.
— Ладненько! — сказал Арчи. — Прыгну в два такси.
От Вашингтон-сквер до отеля «Космополис» расстояние невелико, и Арчи проделал этот путь без задержек. Правда, в начале пути не обошлось без неприятного объяснения с таксистом, который под ханжеским предлогом, что он женатый человек и должен заботиться о своем добром имени, сначала отказался появиться на людях в обществе шедевра. Но когда Арчи обязался не выставлять Венеру на всеобщее обозрение, он скрепя сердце согласился впустить их в свой автомобиль. Так что минут десять спустя, стыдливо прошмыгнув через вестибюль и стерпев безыскусное любопытство мальчика-лифтера, Арчи вошел в свой номер с картиной под мышкой.
Он осторожно приставил ее к стене, обеспечивая себе побольше простора, чтобы обнять Люсиль, и, когда радостное воссоединение — или священная сцена, если вам так больше нравится, — завершилась, он сделал шаг назад, повернул картину и явил ее во всей красе.
— Какая огромная! — сказала Люсиль. — Я понятия не имела, что мистер Уиллер пишет такие картины. Я думала, это будет оригинал какого-нибудь его журнального рисунка или что-нибудь… Ай!
Арчи отступил, перестав загораживать шедевр, и Люсиль подпрыгнула, будто какая-то недоброжелательная личность ткнула в нее шилом.
— Спелая штучка, а? — сказал Арчи с энтузиазмом.
Люсиль отозвалась не сразу. Не исключено, что она онемела от радости, хотя, возможно, что и нет. Она созерцала картину, широко раскрыв глаза и разомкнув губы.
— Лалапуза, э?
— Д-да, — сказала Люсиль.
— Я знал, что она тебе понравится, — продолжал Арчи, все более воодушевляясь. — Видишь ли, с твоим-то интересом к картинам — ты же все про них знаешь, и даже больше. Думается, унаследовала это от дорогого старого папочки. Сам я по большей части не отличу одну картину от другой, но должен сказать, едва я увидел эту, как сказал себе «Ого-го-го!» или что-то в том же смысле. Думается, она придаст немало достоинства семейному очагу, да, нет? Так я ее повешу. Позвони вниз, свет души моей, и распорядись, чтобы сюда доставили гвоздь, моток шпагата и молоток из запасов отеля.
— Погоди, любимый. Я не вполне уверена…
— Э?
— Где именно ее лучше повесить, вот что я хотела сказать. Видишь ли…
— Так над роялем же, как ты сказала. Над милым старым роялем.
— Да, но я тогда ее еще не видела.
В душу Арчи на миг ввинтилось чудовищное подозрение.
— Послушай, но она тебе правда нравится, так ведь? — спросил он испуганно.
— Ах, Арчи, милый, ну конечно же, нравится! И ты прелесть, что подарил ее мне. Просто я имела в виду, что эта картина такая… ошеломляющая, что нам следует подождать, а уж потом решить, где она будет выглядеть наиболее эффектно. Над роялем она будет слишком уж сильно освещена.
— Ты считаешь, что она требует пригашенного света, а?
— Именно. Именно. Чем пригашеннее… ну да, пригашенного. Так что давай оставим ее пока в углу… вон в том, за диваном, и… и я подумаю. Она требует взвешенного обдумывания, ты же понимаешь!
— Ладненько! Вот сюда?
— Да, чудесно. И, Арчи!
— А?
— Я думаю… поверни ее лицом к стене, хорошо? — Люсиль слегка поперхнулась. — Чтобы она меньше пылилась.
В течение нескольких последующих дней Арчи с недоумением подметил в Люсиль — которая, верил он, всегда знала, чего хочет, — непонятные колебания и нерешительность. Десяток раз, если не больше, он указывал места на стенах, отлично подошедшие бы под Венеру, но Люсиль словно никак не могла остановить свой выбор на том или на другом из них. Арчи с нетерпением ждал ее окончательного приговора, потому что хотел пригласить Д.Б. Уиллера взглянуть, как смотрится его шедевр. Художник никак не откликнулся на увод картины, и однажды утром, повстречавшись с ним на Бродвее, Арчи не преминул поблагодарить его за понимание, с каким тот воспринял произошедшее.
— А! — сказал Д.Б. Уиллер. — Да на здоровье, мой милый. — Он немного помолчал. — Более чем на здоровье, — добавил он. — Ты ведь не большой знаток живописи.
— Ну, — сказал Арчи, — не думаю, что меня можно назвать таким уж великим критиком, но все-таки настолько-то я разбираюсь, чтобы понять, насколько сочен данный экземплярчик. Абсолютно одна из лучших твоих поделок, малышок.
Легкая багровость окрасила круглое розовое лицо мистера Уиллера. Его глаза выпучились.
— О чем ты говоришь, ты… ты, бестолочь?! Или, свихнутый сын Велиала, ты полагаешь, будто эта мазня — моя работа?
— Разве нет?
Мистер Уиллер судорожно сглотнул.
— Это намалевала моя невеста, — сказал он кратко.
— Твоя невеста? Мой дорогой старый малыш, а я даже не знал, что она у тебя есть. Кто она? Я ее знаю?
— Элис Уигмор. И ты ее не знаешь.
— И она написала эту картину? — Арчи растерялся. — Но послушай! Она же захочет узнать, что сталось с этой штукенцией!
— Я ей сказал, что ее украли. Она сочла это большим комплиментом и пришла в восторг. Так что с этим полный порядок.
— Ну, и, конечно, она напишет тебе другую взамен.
— Нет уж! Насколько хватит моих сил, не напишет, — категорично сказал Д.Б. Уиллер. — Слава Богу, она забросила живопись, чуть только я пристрастил ее к гольфу, и уж я послежу, чтобы у нее не было рецидива.
— Но, малышок, — сказал сбитый с толку Арчи, — ты говоришь так, будто картина совсем не тянет. А мне она показалась горяченькой, дальше некуда.
— Да благославит тебя Бог! — сказал Д.Б. Уиллер.
Арчи затрусил своей дорогой, все еще недоумевая.
Затем он пришел к выводу, что художники как класс все чокнутые, с мозгами набекрень и склонные городить не поймешь что. Никогда не следует принимать суждение художника о чужих картинах. Девять из десяти придерживаются взглядов на Искусство, какие безоговорочно открыли бы им доступ в любой приют для умалишенных. Он знавал несколько особей, которые просто бредили штукенциями, с какими ни один нормальный типчик не согласился бы умереть в одной канаве. Его восхищение Уигморской Венерой, пошедшее было на убыль во время беседы с Д.Б. Уиллером, вновь обрело всю свою первоначальную силу. Абсолютная чушь, и нечего больше пытаться доказать, будто она не самая-самая и совсем не то, что мамочка пекла. Достаточно посмотреть, как она нравится Люсиль!
Во время завтрака на следующее утро Арчи вновь поднял вопрос о том, чтобы повесить картину. Абсурдно позволять, чтобы чары такого шедевра пропадали втуне за диваном лицевой стороной к стене.
— Касательно милого старого шедевра, — сказал он, — ну, так как? Думается, пора его где-нибудь повесить.
Люсиль задумчиво поиграла кофейной ложечкой.
