Такое же голубое, как в Каролине.
Толстая пчела жужжала у меня над головой, взлетая все выше в небо, - пока не врезалась в него точно так же, как и тысячу раз до этого.
Потому что это не было небом.
Это был потолок.
И это был не Рай.
Я лежал в своей спальне, на старой кровати красного дерева, которая была даже старше, чем сама обитель всех Уэйтов.
Я был дома.
Но это было невозможно.
Я моргнул.
Все ещё дома.
Это был сон? Я отчаянно надеялся, что это так. Может, это то, как было каждое утро на протяжении первых шести месяцев после того, как умерла моя мама?
Пожалуйста, пусть это будет сон.
Я опустил руку и стал обшаривать пыль под кроватью. Нащупав знакомую стопку книг, вытащил одну наугад.
'Одиссея'. Один из моих любимых комиксов, хотя я был практически уверен, что 'Мэд Комикс' несколько отошел от сюжета, написанного Гомером.
Поколебавшись, я вытащил еще одну книгу. 'На дороге' Джека Керуака. Это казалось бесспорным доказательством, и я перевернулся на бок так, чтобы увидеть бледное квадратное пятно на стене, где раньше - происходило ли все это в действительности? - висела потрепанная карта, на которой зеленым маркером я отмечал места из моих любимых книг, куда мне хотелось бы поехать.
Отлично, это моя комната.
Старинные часы на прикроватной тумбочке, похоже, сломались, но все остальное выглядело по- прежнему. Должно быть, сегодня был теплый день, для января. Свет, льющийся из окна, казался неестественным: словно я очутился в одном из никудышных сценариев Линка для клипа 'Святых Роллеров'. Не считая киношного освещения, комната выглядела в точности такой же, какой я её оставил. Подобно книгам под кроватью, обувные коробки, в которых заключалась история всей моей жизни, по-прежнему были расставлены вдоль стен. Здесь было все, что должно было быть. По крайней мере, мне так казалось.
Не хватало только Лены.
Ли? Ты здесь?
Я не чувствовал её. Я ничего не чувствовал.
Я посмотрел на свои руки. Они были в порядке. Никаких синяков. Я посмотрел на свою футболку - простую и белую. Никакой крови.
Никаких дыр - ни на моих джинсах, ни на моем теле.
Я зашел в ванную и посмотрел в зеркало над раковиной. Там был я. Все тот же Итан Уэйт.
Я все еще смотрел на свое отражение, когда услышал шум снизу.
Амма?
Сердце в груди бешено колотилось, что было довольно забавно, если учесть тот факт, что я не был уверен, билось ли оно вообще после пробуждения. Так или иначе, снизу, из кухни, до меня доносились знакомые домашние звуки. Половицы поскрипывали в то время, как кто-то шагал туда-сюда от шкафов к плите, а затем к старому кухонному столу. Кто-то был занят привычными утренними хлопотами.
Если это было утро.
Снизу до меня донесся запах нашей старой сковородки, разогревавшейся на плите.
- Амма? Это не бекон, не так ли?
Голос был четким и спокойным:
- Милый, думаю, ты знаешь, что я готовлю. Есть только одно блюдо, которое я умею готовить. Если это можно так назвать.
Этот голос.
Он был таким родным.
- Итан? Как долго ты собираешься заставлять меня ждать, прежде чем позволишь обнять тебя? Это и так было слишком долго, дорогой.
Я не понимал слов. Я не слышал ничего, кроме голоса. Я слышал его и раньше, не так давно, но таким - никогда. Таким громким и четким, и полным жизни, как если бы она была внизу.
Какой она была.
Слова звучали словно музыка. Они развеяли все страдания и волнения.
- Мам? Мама!
Я помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, прежде, чем она успела ответить.
Жаренные зеленые томаты
Она была там, стоя на кухне босыми ногами, её волосы такие какими, я их помнил, половина собрана, половина уже выбилась из прически. Хрустящая, белая рубашка - такая, что мой отец называл её 'униформа' - была ещё покрыта красками или чернилами от её последнего проекта. Её джинсы были подвернуты к лодыжкам, как всегда, был ли это стиль. Моя мама никогда не заботилась об одежде, так что. В одной руке она держала нашу старую, черную, чугунную сковородку наполненную зелёными помидорами, и книгой в другой. Она, вероятно, была занята приготовлением пищи, хотя и читала, не отрываясь. Напевая часть какой-то песни, которая, как я понял, была старой, вероятно, я даже никогда её не слышал.
Это была моя мама. Она выглядела точно также.
Может быть, я был единственным, кто изменился.
Я шагнул ближе, она повернулась ко мне, бросив книгу. ' Это ты, мой милый мальчик.'
Я почувствовал, что мое сердце вывернулось наизнанку. Никто больше не называл меня так; они не хотят и я не позволю. Только моя мама. Затем её руки поймали меня, и мир остановился вокруг нас, я закрылся лицом в её объятиях. Я вздохнул теплый воздух около неё и теплым стало все, от мамы ко мне.
'Мама. Ты вернулась.'
'Один из нас.' Вздохнула она.
Вот когда меня осенило. Она стояла в нашей кухне, и я стоял в нашей кухне, что означало одно из двух: либо она вернулась к жизни или ...
Я не вернулся.
Её глаза наполнились чем-то - слезы, любовь, сочувствие, и прежде, чем я понял это, её руки обвились снова вокруг меня.
Моя мама всегда все понимала.
'Я знаю, милый мальчик. Я знаю.'
Мое лицо нашло своё старое пристанище, в изгибе её плеча.
Она поцеловала меня в макушку. 'Что с тобой случилось? Это не должно было случиться так.' Она отстранилась, что бы видеть меня. 'Ничего из того не должно было положить конец этого пути.'
'Я знаю.'
'Опять же, это не похоже на правильный путь к концу жизни человека не так ли? Она ущипнула мой подбородок, обращая улыбку вниз, к моим глазам.
Я запомнил это. Улыбка, её лицо. Все. Это было все, что у меня осталось в то время, когда она ушла.
Я всегда знал. что она живет где-то, в некотором роде. Она спасла Мэкона и посылала мне песни,
