и выходит: мы всех снабжаем по вашей милости бесплатным лимонадом… — Он замолчал; я уже говорил, что была у него такая манера — делать затяжную паузу перед решающим словом.
На Юру было жалко смотреть. Он впился глазами в Ник-Ника, напряженно ожидая капитанского заключении, по тут неожиданно прозвучал голос совсем иного свойства:
— А объясните мне, товарищ Тредубский, по каким причинам два дня стояла пассажирская прачечная?
— Но… — смущенно пробормотал Юра, — простите механик…
— А разве вам не сказали, что прачечная в вашем ведомстве, как и остальные бытовые помещения для пассажиров?
— Конечно… Но…
— Вот что, товарищ Тредубский, вы не переводчик. Вы пассажирский помощник… Прошу вас: ознакомьтесь серьезно с вашими обязанностями, иначе… — Он не договорил, обвел всех глазами и спросил: — Кто-нибудь еще хочет выступить?
Все молчали, никто не решался больше заявить о себе, но это не смутило Ник-Ника.
— Очень хорошо, — сказал он спокойно, — не будем тратить время на разговоры, но я бы хотел, чтобы все поняли: для нас режим экономии не пустые слова.
Такого короткого командирского совещания я еще не знал.
Я догнал Юру возле трапа и увидел, что он бледен.
— Конец, — прошептал он, — меня невзлюбили.
Тут я понял, что Юру нельзя сейчас оставлять одного, и сказал:
— Идем к тебе, там поговорим…
Если пройти по каютам командиров, то вряд ли найдется хоть одна, похожая на другую; вообще-то почти все каюты стандартные, и все же, после того как в них поселяются люди, они меняются и обретают самый неожиданный облик. Почти в каждой каюте есть кровать, диван, письменный стол, умывальник или душ, но это обстановка, а лицо каюты — в ее убранстве; есть каюты хмурые и задумчивые, есть веселые и смешные, есть высокомерные, у Юры каюта растрепанная. Если вглядеться, то каждая вещь здесь имеет свое строгое место, то есть существует какой-то постоянный порядок, и все же удивляет беспорядочность, потому что вещи размещены так, словно каждую из них поставили случайно. Магнитофон — под столом, от него тянутся провода через весь подволок к стереофоническим колонкам — одна из них возле умывальника, другая над диваном; пластинки, кассеты для магнитофона, книги лежат на полу стопкой возле шкафа, на стенах рекламные плакаты с изображением Дакара, Сувы и испанской корриды.
Юра открыл холодильник, вынул оттуда апельсиновый сок, который выдавали нам вместо тропического вина, и разлил по фужерам.
— Я еще раньше почувствовал, — сказал он, тяжело сглатывая. — Он меня невзлюбил… Он смотрит на меня и усмехается. А я от этого перед ним делаюсь маленьким… не знаю, куда деваться. Понимаешь, даже презираю себя… Ну почему он так меня сегодня стукнул? И при всех… Думаешь, не обидно?.. Да и вообще, считай, он меня предупредил…
Я еще никогда не видел его таким; он не на шутку испугался, мне даже показалось — у него дрожат губы.
— Знаешь, — сказал я ему, — ну чего ты так боишься? А?.. Ну, даже если тебя спишут, то, честное слово, никакой трагедии нет. Пойдешь работать учителем. Ты ведь ка него готовился. Моряком стал случайно… Это не то что мне — деваться некуда после мореходки. У тебя профессия земная.
— Ну вот, — кивнул Юра, — и он на это намекнул. Мол, я случайный. Теперь — ты… Да если так судить, то, кроме вас, штурманов, на пароходе все случайные. А если хочешь знать, то я, может быть, больший моряк, чем ты.
— Это каким образом? — удивился я.
— А очень простым… Для меня море как подарок судьбы… Это вы все практики, у вас все рассчитано. Сначала помощники, потом старпомы, потом… Вы — деловые люди. Вот и все. Конечно, море для вас — профессия. А я моряк, потому что для меня море больше чем профессия… Ты это и не поймешь.
— Конечно, — согласился я.
— Вот, усмехаешься… А Лука Иванович сразу все понял, поэтому и перевел меня из переводчиков в помощники.
— Что же он понял?
— А то, что я моряк… Теперь куда я отсюда денусь?.. У меня жизнь остановится, если он меня отсюда спишет! — Он произнес это и невольно всхлипнул, узкие плечи у него вздрогнули, и я понял, что он и в самом деле готов заплакать от огорчения.
Тут я попытался представить его мальчишкой в школе. Раньше я как-то не задумывался: а каким Юра был прежде, на берегу, а тут попытался представить и увидел худощавого мальчика с острым носиком, в очках, над которым все посмеивались на уроках физкультуры, потому что он не мог как следует подтянуться на турнике; его, наверное, лупили портфелями после уроков, кричали ему: «Слабак!» — а он втайне мучился. Вот когда я все это представил, то сразу сумел его понять.
— Послушай, — спросил я, — а тебя правда здорово били в школе?
— А ты откуда знаешь? — удивленно сказал он.
— В мореходку ты подавал?
— Нет, я знал, что меня не примут… Это мне потом повезло. При распределении. Пароходство запросило несколько переводчиков. В мореходке пассажирскую службу вообще не готовят.
— Думаешь, повезло?
— Еще как!.. Ты бы видел, как я в новенькой форме по улице прошел. Ты бы видел, как вся эта шпана смотрела на меня, разинув рот. «Откуда, Юра?» А я кричу: «Из загранки…» И конечно: «Почем там джинсы?» А я им: «Барахлом не интересуюсь. Про маги могу рассказать… А тряпки — это мимо». Можешь себе представить… Да и вообще, я тут мышцы нарастил. Верно?
— Верно, — согласился я. — Только тебе еще надо купить гантели.
— У меня есть, — сказал он, — вон, под кроватью… Я занимаюсь, правда, не на палубе.
— Ты железный парень, Юра, — сказал я. — Все; кто занимается зарядкой, — железные парни.
— А ты примитивный циник, — сказал он. — Все, кто плывет по течению, становятся циниками.
— Это кто сказал?
— Это я сказал. — Юра гордо повел носом в сторону иллюминатора; там то возникало небо, то обрушивалось вниз, и вырастала стена морской воды; Юра помолчал и добавил: — И еще капитан Родригес.
Я напряг память, но не смог вспомнить среди великих капитанов такого, поэтому на всякий случай спросил:
— Пират?
— Ну вот, я так и знал, что покажешь свое невежество. Знать капитана Родригеса — для моряка даже не обязательно быть эрудитом… Я был с ним знаком.
Только что Юра находился на грани отчаяния, паника была написана на его лице, но стоило мне дать ему даже эту маленькую возможность утвердить себя, как он тут же преобразился.
— Он был человеком долга, — сказал Юра. — И еще нашим соседом…
— Ну, тогда он действительно был велик…
— Если я тебе расскажу о нем, то ты будешь потом стыдиться своих слов, — надменно сказал Юра.
Я обрадовался, что он ушел от тревог, и попросил:
— Расскажи.
— Только одну историю… А когда-нибудь подробно и все остальное. Это про долг… Понимаешь, во время испанских событий в одна тысяча девятьсот тридцать шестом году капитану Родригесу дали задание перевезти в Союз испанских детей… ну, и еще кое-кого… Пароход благополучно миновал Гибралтар и вышел в Средиземное. Но вот что интересно. Маршрут парохода никто не знал. Карты хранились в каюте Родригеса, и штурманам на мостик сообщался только курс. Так опасались, что фашисты могут напасть… Рядом были берега Италии, и оттуда свободно могла выйти подводная лодка или другое судно… И вот тут
