— Здравствуйте, папа.
И вот тогда он медленно поднял свою тяжелую руку с широкой ладонью, прижал к себе Иру, проговорил с трудом:
— Здравствуй, Ирочка, — и трижды широко поцеловал ее, взял тут же под локоть и повел к дивану. — Садись…
Я направился было к двери, но Лука Иванович подал мне знак, чтоб я остался, а сам подошел к буфету, достал корзинку с фруктами, поставил перед Ирой:
— Угощайся.
Только теперь я разглядел ее. Нет, я бы никогда не сказал, что она дочь Луки Ивановича, если бы встретил ее случайно. У нее было открытое, строгое лицо, никакого налета хитрости, только глаза с зелеными искорками да еще, пожалуй, веснушки на прямом, ровном носу определяли какое-то сходство с отцом; она взяла из корзины красивую длинную грушу и, стесняясь, надкусила ее. Лука Иванович сел напротив и тихо спросил:
— Ну, как ты живешь, Ирочка?
— Мы хорошо живем, — сказала она, и мне сразу не понравилось это «мы» да и вообще, как прозвучала у нее фраза, словно она с самого начала порешила заявить отцу, что те, с кем она живет, и она — нечто общее, неотделимое.
Она огляделась и сказала:
— А здесь красиво.
— Ты еще не была на пароходах? — спросил он.
— Была, — сказала она. — Вместе с мамой. Но я не помню…
— Ах, да! — спохватился Лука Иванович. — Ну конечно, конечно… Но ты тогда была очень маленькой… Где ты теперь учишься?
— Я биолог, — сказала она.
— Это, кажется, профессия…
— Да, папа тоже биолог…
Как только она это сказала, я заметил — у Луки Ивановича дернулась щека, но он тут же сумел справиться с собой. Но теперь уже Ира обнаружила свою ошибку и внезапно покраснела.
— Ой, простите! — проговорила она.
— Ничего, ничего, — сказал Лука Иванович. — Ты ешь грушу, не стесняйся… Это вкусная груша.
И в это время за дверью послышались шаги и голоса, перебивающие друг друга, — это торопились к капитану представители.
— Задержи их, — кивнул мне Лука Иванович.
Я выскочил за дверь вовремя — еще бы немного, и вся эта толпа, смяв сопротивление старпома, ворвалась в каюту, и я закричал в отчаянии:
— Товарищи! Товарищи! Капитан просит всех пройти в кают-компанию.
Впереди стояла полная женщина в полувоенной форме; кто она, я не знал. Фыркнув, она сказала:
— Вот еще новости!
Но я не сдавался и, перекрывая голоса, кричал:
— Прошу, прошу всех в кают-компанию!
Все стали поворачивать, но тут ко мне пробился майор-пограничник и сказал, потрогав рыжеватые усы:
— Ну, мне-то… — и улыбнулся.
И тогда я сказал:
— Товарищ майор, капитан не видел дочь четырнадцать лет. Дайте ему пять минут, а?
И майор все понял. Майор достал сигарету и сказал:
— Ну, если так, то подождем.
И мы с ним организовали охрану возле дверей капитанской каюты, стояли и курили; потом майор взглянул на часы и сказал с улыбкой:
— Пять минут прошло. Сами понимаете…
— Конечно, — кивнул я и решился было уже постучать к Луке Ивановичу, но тут дверь каюты открылась, и Лука Иванович кивнул майору, а мне сказал:
— Покажи Ире судно. Потом зайду к тебе.
Он впервые со мной говорил так, пока мы плавали на «Перове»; говорил, как со своим человеком, которому полностью доверяет, а до этого у нас существовали обычные отношения капитана и подчиненного, да иначе на пароходе и не могло быть.
Ира вынула из своей сумки очки и надела их; они сразу придали еще большую строгость и независимость ее лицу. Видимо, поначалу она стеснялась их носить. Я повел ее на мостик, показал все приборы, стал объяснять, для чего они служат, и видел, она отнеслась к моим объяснениям с любопытством и вниманием. Мы около часу ходили с ней по «Перову», и весь час она слушала и задавала вопросы, как прилежная ученица, и после этого я пригласил ее к себе в каюту. Она и здесь все осмотрела, проявляя интерес к подробностям, а когда села, беспокойно посмотрела на дверь и спросила:
— А что, разве папа не мог освободить сегодня день?
И я уловил в ее голосе обиду.
Тогда я стал объяснять ей, что мы пришли в порт всего на шесть часов, а капитан должен подписать такое количество бумаг, переговорить с таким множеством людей, что ему обычно не хватает времени даже позвонить домой по телефону. И, рассказав это, я не удержался и ввернул:
— Поэтому и не все жены выдерживают капитанов… уходят.
Ира строго посмотрела на меня, блеснув стеклами очков, и сказала назидательно:
— Моя мама не ушла… Она полюбила другого человека. Очень полюбила… За это людей не винят.
— Ну, естественно, — согласился я. — Зачем же за это винить?
Ира тут же вскинулась, — видимо, решила, что я ответил ей с насмешкой, — и спросила сурово:
— Вы не верите в большую любовь?
— Я верю даже в маленькую, — сказал я. — Если, конечно, ее можно измерить. Только вот я что-то не слышал, какая тут есть единица измерения.
Ира помолчала, потом опять посмотрела на меня строго.
— Мне не нравится, как вы со мной разговариваете, — сказала она. — Все время такое впечатление, будто вы задираетесь.
Я удивился: она попала в точку — я и в самом деле, не зная почему, стал задираться. И тут мне пришла на ум странная мысль: а ведь вполне возможно, что эта девушка могла бы стать моей сводной сестрой; правда, она, наверное, и не подозревает об этом.
— Больше не буду, — сказал я.
— Значит, вы и верно задирались… Почему? Вам что-то во мне не нравится?.. Ну, говорите же! Я не обижусь.
— Что же я должен говорить?
— А то, что вам во мне не нравится.
— Ну, если вы требуете…
— Говорите же!
— Да вот эта ваша сухая строгость. Прямо как гимназисточка прошлого века.
Я еще не успел договорить, как она рассмеялась и смеялась звонко, долго, взмахивая одновременно обеими руками и хлопая себя ими по колену.
— Вот это да! — наконец сказала она. — А меня ругают, что я хиппежница!
— В таком платье?
— Это я сейчас в таком, — махнула она рукой. — Костя, а можно на «ты»?
— Ну конечно.
— Просто я боюсь стать синим чулком, а меня туда иногда заносит. Наверное, это мамины гены… Ну, а через отцовские — во мне бунт. Моряки — ведь они все бунтари. Верно?
