тут он улыбнулся.
Я встал, понимая, что пора покидать каюту, и уже хотел было попрощаться, как сказал:
— Есть вопрос, товарищ капитан.
— Ну? — спросил он.
— А где тот… лейтенант Николай Сабуров?
— Ловит бычков в Одессе, — улыбнулся Ник-Ник. — А что?
— Я бы хотел его увидеть.
— Пойдете в отпуск, дам вам адрес, — ответил Ник-Ник к протянул мне руку. — Надеюсь, мы поняли друг друга.
Мы подходили к Маврикию по густо-фиолетовому морю. Такой яростно-чернильной окраски воды я еще нигде не видывал в Индийском океане. Остров возник, как мираж, как большое, упавшее на поверхность волн жемчужное облако, хотя небо вокруг было чисто, и в центре этого облака притаился городок. Он четко был виден, как нарисованный, словно контуры каждого домика старательно обвели тушью. Когда подошли ближе, городок исчез, и остров показался диким, со скалистыми фантастическими берегами, ядовито-зеленой травой и рваными, со множеством уступов горами, но потом и этот пейзаж изменился: открылась ухоженная земля с зарослями сахарного тростника, пальмами и бухтой, и в конце ее, у подножия горы, разбросал город Порт-Луи свои домики и извилистые улочки.
Еще издали, глядя на лоцманский катер в бинокль, Ник-Ник сказал:
— Не иначе, сам капитан порта…
Я тоже взглянул в бинокль и увидел на палубе катера кудрявого человека в белой морской форме; на рукавах его сверкали золотом четыре нашивки — как у нашего капитана, — фуражку, всю отороченную золотыми знаками, он держал в руках. И только когда он поднялся на мостик, мы сообразили, что это всего лишь лоцман. Отдавая команды, он радостно улыбался, показывая крепкие зубы; он был из черных креолов, потомок то ли голландцев, то ли французов и африканских рабов.
Когда он кончил проводку, капитан приказал, чтоб я отвел его в кают-компанию, где был для него накрыт стол. Он с удовольствием выпил красного вина, и мы без всякого труда разговорились. Болтал он по-английски со странным акцентом, но я понимал его. Когда он узнал, что я впервые на Маврикии, то он тут же замахал руками, начал перечислять, что я должен увидеть, и стал рассказывать, как богат этот остров всякими историями… Сначала мне показалось — он импровизирует. На мгновение он задумывался, и на его темном лбу вздувалась крепкая поперечная жилка, потом он вскидывал вверх палец, затем взмахивал рукой, словно погонял лошадь, и, высказав фразу, заливисто, совсем по-детски, смеялся; да, это было похоже на импровизацию, но потом он уверял меня, что все рассказанное им — обыкновенные маврикийские сказки. Иногда он разыгрывал передо мной целые сценки.
…— Ехал заяц на автомобиле, — говорил он и при этом сужал глаза и делал вид, что крутит баранку руля. — Ехал по берегу и видит — плывет кит. «Ой, — крикнул он, — такой рыбы не бывает! Этого не может быть!» Тогда кит засмеялся и выпустил фонтан воды. «Это таких маленьких существ, как ты, в автомобилях не бывает», — ответил кит. «Но, но, — сказал заяц, — не в величине дело, а в крепости духа. Я могу с вами поспорить, уважаемая рыба, кто сильней». Кит опять засмеялся. «Хорошо, — сказал заяц, — сейчас я принесу трос, и мы будем тянуть друг друга. Тогда посмотрим, кто сильней!» И помчался на своем автомобиле заяц в лес, где жил слон. «Послушайте, мистер, — сказал ему заяц, — я давно вам хотел сказать: если у существа такая большая голова и маленький хвостик, он не может быть сильным». Рассмеялся слон. «Хорошо, — сказал заяц. — Вот конец троса, обвяжите себя им, а я обвяжусь другим концом, и когда я дам команду — тяните. Посмотрим, кто кого перетянет». — «Посмотрим», — ответил слон. Связал заяц слона и кита тросом, а сам спрятался в кустах и приказал: «Тяните!» И они как потянут! Так тянули, что трос лопнул. Слон ударился о деревья. «Ну вот, — сказал ему заяц, — я же предупреждал: не надо спорить с тем, кто сильнее тебя…» А кит оказался на берегу и поранился. «Ай-я-яй! — сказал заяц. — Я очень сожалею, что так случилось. Все-таки вы не рыба, если очутились на берегу, а не уплыли в море. Но, наверное, вы не станете снова кичиться, что такой большой!»
Он так хорошо смеялся, рассказав эту историю, что удержаться от смеха было просто нельзя.
— А вот еще, — сказал лоцман и, прищурившись, изобразил на своем лице хитрость. — Кончилась мода на автомобили, и все снова стали разъезжать на лошадях. И как-то собралось большое общество в королевском дворце. И вдруг королевская дочка спросила у зайца: «А вы не знаете, почему это нет сегодня улитки?» — «О, — сказал заяц, — конечно, знаю. Она у меня служит вместо лошади». Все страшно удивились и попросили зайца, чтоб он проехал на улитке под окнами дворца. Побежал заяц в лес, лег на дорогу, дождался, когда приползла сюда улитка, и принялся стонать: «Ой, умираю!» Испугалась улитка, предложила зайцу помощь. «Вези меня в больницу, — сказал заяц, — быстрее только». Он залез на улитку и сказал: «Я так слаб! Дай мне уздечку, чтоб я за нее держался… Ну, и кнут дай, чтоб я ручкой его показывал, куда меня везти, а то говорить мне очень трудно». Улитка все это дала зайцу и поползла. «Быстрее! — закричал он. — Больница закрывается в четыре часа». Хотела улитка его сбросить, да уздечка режет рот, удары кнута оглушают. И поскакала улитка. А из окна дворца наблюдало общество, и все говорили: «А смотри-ка, нас заяц и здесь обскакал!» Смешно? — спросил лоцман.
— Смешно, — сказал я.
— Я рад, — сказал лоцман и опять захохотал, яростно сверкая белыми зубами. — Очень вкусный обед. Спасибо! — И он быстро оглядел стол и смущенно сказал: — Можно, я кое-что возьму с собой? У меня семеро детей.
— Сима, — позвал я. — Собери что-нибудь…
— Я слышала, — ответила Сима и вынесла лоцману пакет.
Я проводил его до трапа и, прощаясь, сказал:
— У вас очень богатая форма. Мы даже приняли вас за капитана порта.
Он засмеялся и ответил:
— У нас тут так — чем богаче упаковка, тем бедней содержание. — И, подмигнув, добавил: — Ехал заяц на автомобиле…
Жемчужным облаком, упавшим на море, возник впервые передо мной Маврикий.
Едва я сменился с вахты, умылся и переоделся, как ко мне постучали, и я увидел в дверях Нестерова. Он стоял, улыбаясь, цепко сжимая трубку, и одет был в новенький белый китель.
— Какой праздник? — спросил я.
— Есть праздник, — ответил он. — Нина вышла в Одесском порту. А оттуда самолетом, — и уже дома.
— Так быстро? — удивился я.
— Они же через Суэцкий канал… Слушай, Костя, я договорился с Аленкой. Вытянем по коктейлю, а?
— Если наткнемся на первого помощника, кто будет объясняться?
— Я буду объясняться, — ответил Нестеров и засмеялся: — Чудак, нам иногда разрешается посещать салоны.
— Вот, иногда! — поднял я палец. — А мне теперь, прежде чем громко крикнуть, и то надо оглядываться.
— Я отвечаю, — сказал Нестеров. — Идем…
Мы прошли прогулочной палубой в музыкальный салон. В это время здесь всегда много народу, все столики вокруг полукруглой эстрады заняты — файфоклок, священный пятичасовой чай. Англичанин может пропустить все, что угодно, только не его; правда, на этот раз мы везли австралийцев, но у них прочно укоренились английские обычаи. Ехали в большинстве своем пожилые люди, давно не бывшие в Европе и рискнувшие на такое путешествие. Эти пассажиры отличались от тех, кто населял каюты парохода, когда мы шли в Австралию, — там было много молодежи, большинство из них переселенцы, двинувшиеся в поисках счастья на южный континент, — но и наши нынешние пассажиры не уставали развлекаться; сейчас они сидели в креслах, потягивали из чашек чай, похрустывая бисквитами, и вели неторопливую беседу.
Бар Аленки размещался наверху, здесь было полутемно и прохладно. Она ждала нас, одетая в
