всей остротой. Прибытие канцлера Лопиталя и коннетабля де Монморанси означало мятеж и следующее утро должно было все решить…“
Утром „молодая королева вместе с герцогиней де Гиз встала посредине между хирургом (им был знаменитый Амбруаз Паре, пытавшийся, хотя и неудачно, спасти жизнь Генриху II), врачами и всеми остальными. Первый врач приподнял голову короля, и Амбруаз (прежде настаивающий на трепанации) сделал ему впрыскивание в ухо. Герцог и кардинал [239] внимательно за всем следили. В это мгновение канцлер Лопиталь распахнул двери королевской опочивальни. В ту же минуту в дверях раздался голос:
— Я прибыл как раз вовремя. Что же, господа, вы решили отрубить голову моему племяннику принцу Конде? Этим вы заставили льва выйти из своего логова, и вот он перед вами.
Это был коннетабль Монморанси.
— Амбруаз, — воскликнул он, — я не позволю вам копаться своими инструментами в голове моего короля! Короли Франции позволяют прикасаться к своей голове только оружию врагов во время сражения! Первый принц крови Антуан де Бурбон, принц Конде, королева-мать и канцлер — все против этой операции.
К великому удовольствию Екатерины, следом за коннетаблем вошли король Наваррский и принц Конде.
— Что все это значит? — воскликнул герцог де Гиз, хватаясь за кинжал.
— По праву коннетабля я снял стражу со всех постов. Черт возьми! Не враги же вас здесь окружают! Король, наш господин, находился среди своих подданных, а Генеральные штаты должны пользоваться в стране полной свободой. Я пришел сюда от имени Штатов! Я представил туда протест моего племянника принца Конде, которого триста дворян сейчас освободили. Вы хотели пролить королевскую кровь, чтобы погубить нашу знать. У меня больше нет доверия к вам“ господа Лотарингцы. Вы приказываете вскрыть череп королю. Клянусь вот этим мечом, которым его дед [240] спас Францию от Карла V, вам никогда этого не удастся сделать…
— Тем более, — сказал Амбруаз Паре, — что мы уже опоздали, гной разливается…
— Вашей власти пришел конец, — сказала Екатерина Лотарингцам, увидев по лицу Амбруаза, что надежды нет никакой.
— Вы убили вашего сына, государыня! — закричала Мария Стюарт и, как львица, метнулась от постели к окну, схватив за руку флорентийку.
— Милая моя, — ответила Екатерина, смерив ее холодным и пристальным взглядом, пропитанным ненавистью, которую она сдерживала уже в течение полугода, — причина смерти короля не что иное, как ваша неистовая любовь. Ну, а теперь вы поедете царствовать в свою Шотландию, и завтра же вашей ноги здесь не будет. Регентшей теперь стану я.
Врачи сделали какой-то знак королеве-матери.
— Господа, — сказала она, глядя на Гизов, — у нас условлено с господином Бурбоном [241], которого ныне Генеральные штаты назначили верховным главнокомандующим королевства, чтобы всеми делами отныне ведали мы. Господин канцлер!
— Король умер! — сказал гофмаршал, которому полагалось об этом объявить.
— Да здравствует король Карл Девятый! — вскричали дворяне, пришедшие вместе с королем Наваррским, принцем Конде и коннетаблем…
Едва только графиня Фьеско подвела к Екатерине герцога Орлеанского, которому через несколько мгновений суждено было сталь королем Карлом IX, королева-мать ушла, держа сына за руку. За нею последовал весь двор. В комнате, где Франциск II испустил дух, оставались только двое Лотарингцев, герцогиня де Гиз, Мария Стюарт и два стража у дверей, пажи герцога и кардинала и личные их секретари…
Столкнувшиеся интересы дома Бурбонов, Екатерины, Гизов, реформаторов — все это привело Орлеан в такое смятение, что, когда спустя три дня гроб с телом короля, о котором все позабыли, увезли на открытом катафалке в Сен-Дени, его сопровождали только епископ Санлисский и двое дворян. Когда это печальное шествие прибыло в городок Этамп, один из служителей канцлера Лопиталя привязал к катафалку странную надпись, которую история запомнила: „Танги дю Шатель, где мы? Вот ты был настоящим французом!“ Этот жестокий упрек падал на голову Екатерины, Марии Стюарт и Лотарингцев (любил ли хоть кто-нибудь из них короля). Какой француз не знал, что Танги дю Шатель истратил тридцать тысяч экю (своих средств — на наши деньги миллион) на похороны Карла VII, благодетеля своего дома!» [242] .
Скорбные слова! После которых уместен вопрос, любил ли хоть кто-нибудь из вышеперечисленных особ Франциска II.
Глава 7 Карл IX, или Екатерина Медичи — королева-регентша
И так, звездный час Екатерины пробил. Отныне именно ей и предстояло править. Мария Стюарт, удалившаяся сначала в Реймс, в монастырь Святого Петра (де Сен-Пьер), аббатисой которого была ее тетка, изливала свою тоску в стихах, которые сохранил нам в своих «Мемуарах» Брантом.
Весьма мало любящая своего супруга, но зато искренне любящая Францию, она, пожалуй, хотела бы остаться в ней навсегда, избрав местом своего пребывания Турень или Пуату. Но Екатерина, ревниво относящаяся к красоте и уму своей невестки, настойчиво стремилась выслать ее в Шотландию. В свое время Генрих II подпал под влияние и управлялся женщинами много старше его самого.
Откуда ей было знать, не займет ли и Мария Стюарт место Дианы де Пуатье при ее сыне Карле, герцоге Орлеанском, будущем короле Карле IX? Тот был весьма молод, неискушен, мог легко попасться на удочку «шотландской бестии», вполне способной даже на большее — заставить его на себе жениться. По крайней мере, таких взглядов был на сей предмет Брантом, а ведь он тонко разумел это дело. «Нет никакого сомнения, — говорил он, — что будь на то его воля, король Карл, достигнув совершеннолетия, ибо еще был чересчур молод [243] , ни за что не сдержал бы своих чувств и не позволил бы ей уехать, определенно решив на ней жениться».
15 мая 1561 года дофин Карл был коронован в Реймсе, 14 августа (по другим источникам 15) того же года Мария Стюарт отбыла в Шотландию. Но прежде чем это произошло, должны были случиться немаловажные для судеб вышеописанных особ события.
Король Испании Филипп II стремился в описываемое время приобрести в Шотландии влияние, которым до сих пор там пользовалась Франция. С этой целью и нужен ему был брак его сына дона Карлоса и Марии Стюарт. В начале 1561 года кардинал Лотарингский, желая ослабить роль королевы- матери и усилить роль испанского короля в пределах Империи [244] , завел об этом разговор с послом Испании Шантоне. Екатерина Медичи всеми силами противилась этому союзу, который имел бы самые тяжкие последствия для дома Валуа (впрочем, никакие иные последствия для этого дома и не устроили бы семейство Гизов). А потому епископ Лиможский, посол Франции при дворе Филиппа II, получил от нее приказ применить все необходимые меры, чтобы помешать намечавшемуся браку. Успех ее посла превзошел всякое вероятие. Сама королева-мать была удивлена успехом своего плана.
Однако, не останавливаясь на достигнутом, она лишь удвоила усилия, решившись, чего бы это ни стоило, выжить свою невестку из Франции. Ее эмиссары усердно и постоянно подговаривали Марию во имя спасения страны и восстановления католической веры вернуться на родину. Дядья Марии Стюарт, герцоги д’Омаль и д’Эльбёф, словно предвидя трагические для нее последствия, всячески убеждали ее не верить увещаниям королевы, но кардинал Лотарингский, то ли в интересах католичества, то ли из страха увидеть корону Шотландии в руках англичан, если его племянница не вернется на Родину, то ли из желания впредь не навлекать на себя гнева весьма злопамятной королевы, в весьма энергичных выражениях советовал Марии вернуться в свое королевство и, наконец, убедил ее в этом. Так, на ее беду, его мнение возобладало. Но кардинал пошел еще дальше. Он убеждал свою племянницу не брать с собой своих драгоценностей и
