– Пруссаки идут, пруссаки идут! – выговорила я, задыхаясь.
Всегда бывает как-то приятно сообщить первому важную новость.
– Черт бы их побрал! – выбранился отец; но тетя Мари благоразумно заметила:
– Я сейчас велю г-же Вальтер приготовить все нужное к их приему.
– А где же Отто? – спросила я. – Его непременно надо предупредить заранее, чтоб он не вздумал выкинуть какой-нибудь шутки… или обойтись невежливо с гостями.
– Его нет дома, – отвечал папа, – сегодня он отправился с утра стрелять куропаток. Жаль, что ты не видала, как к нему идет охотничий костюм… Отличный из него выйдет малый; сердце радуется на такого сына!
Между тем, в доме послышался шум торопливых шагов и взволнованные голоса.
– Ну, принесло уж этих негодяев! – со вздохом произнес отец.
Вдруг с силой распахнулась дверь и в комнату вбежал камердинер Франц.
– Пруссаки, пруссаки! – кричал он таким тоном, каким кричат: 'пожар'.
– Ну, что ж, они нас не съедят, – угрюмо отвечал отец.
– Да они ведут с собой кого-то, – продолжал слуга дрожащим голосом, – кого-то из здешних грумицких, только я не успел рассмотреть его хорошенько; он выстрелил по ним, да и как не выстрелить по таким мерзавцам?… Ну, этот бедняк теперь пропал.
Тут до нас долетел стук лошадиных копыт, и нестройный гул голосов еще усилился. Мы вышли в сени и стали у окна, выходившего во двор. Как раз в эту минуту в ворота въезжали прусские уланы и посреди них – с упрямой миной и бледным лицом – шагал мой брат Отто.
Отец громко вскрикнул и бросился вниз по лестнице. Ясно, что тут случилась неприятная история, которая могла кончиться плохо. Если Отто действительно стрелял по прусским солдатам, а это было очень на него похоже… Нет, я не могла думать о таком ужасе… У меня не хватило духу последовать за отцом; привыкнув искать утешения и поддержки только возле Фридриха, я хотела броситься в комнату мужа, но тут отец и брат взошли на крыльцо. По их лицам я угадала, что всякая опасность рассеялась.
Из объяснений Отто мы узнали следующее: выстрел произошел случайно. Завидев издали улан, мальчик вздумал взглянуть на них поближе, побежал напрямик через поля, споткнулся, упал возле придорожной канавы и его ружье разрядилось само собою. В первый момент солдаты не поверили словам молодого охотника; они окружили его и привели, как пленника, в замок. Но когда юноша оказался сыном генерала Альтгауза и воспитанником военно-учебного заведения, эти люди перестали сомневаться в достоверности его оправдания. 'Сын солдата и сам будущий солдат может стрелять по неприятелю только в честном бою, но никак не во время перемирия, да еще таким предательским манером', – сказал мой отец, и тогда прусский офицер, убежденный его словами, отпустил Отто на свободу.
– А ты в самом деле невиноват? – спросила я мальчика. – При твоей ненависти к пруссакам, меня нисколько не удивило бы, если б ты…
Отто потряс головой.
– Надеюсь, мне еще представится случай в жизни пристрелить несколько таких франтов не из засады, а подставив собственную грудь под их пули.
– Ай да молодец! – воскликнул папа, восхищенный таким ответом.
Но я не могла разделять его восхищения. Все эти громкие фразы, в которых человеческая жизнь – своя и чужая – ставится ни во что, были мне противны. Впрочем, я от души радовалась благополучной развязке; каким страшным ударом было бы для моего бедного отца, если бы прусские уланы немедленно расправились с мнимым преступником! – Тогда несчастная война, прошедшая пока благополучно для нашей семьи, закончилась бы для нее страшной катастрофой.
Тем временем в Грумиц прибыла часть войска, назначенная сюда на постой. В наш замок назначили двоих полковников и шестерых офицеров. В деревне были расквартированы нижние чины. На дворе у нас поставили караул из двоих солдат. К вечеру явились и к нам невольные и непрошенные гости. Мы уже давно были готовы к этому, и г-жа Вальтер заблаговременно привела в порядок запасные комнаты, где все было приготовлено к их приему. Повар запасся провизией, а в нашем погребе было достаточное количество вина в бочках и в обросших мохом старых бутылках: господам пруссакам предстояло полное раздолье.
XXI.
Когда раздался звонок к обеду и все общество собралось в гостиную, тут было чем полюбоваться – картина вышла блестящая и полная оживления. Мужчины, включая и министра 'Конечно', приехавшего к нам погостить, были в мундирах; дамы разряжены, как на званый вечер. Уже давно не выступали мы таким образом 'во всеоружии'; но всех нас в этом отношении перещеголяла кокетка Лори, только что прибывшая в тот день из Вены; узнав, что к нам пожаловали иностранные офицеры, она вынула из чемодана свое лучшее платье и украсила себе прическу и корсаж свежими розами. Она явно собиралась вскружить голову кому-нибудь из представителей вражеского войска. Я, с своей стороны, была готова позволить ей завоевать хоть все прусские батальоны, только бы она оставила в покое моего Фридриха. – Лили, счастливая невеста, разоделась в хорошенький туалет небесно-голубого цвета; Роза, вероятно очень довольная присутствием молодых кавалеров, закуталась в облако розовой кисеи; только я, в виду того, что военное время – хотя бы нам и некого было оплакивать – все-таки есть время печали, надела черное платье. Мне до сих пор памятно странное впечатлите, какое я испытала в этот день при входе в гостиную. Блеск, оживление, изящная роскошь, нарядные женщины, красивые мундиры – какой контраст с виденными мною недавно картинами человеческого страдания, грязи и смерти! И вот именно эти блестящие, веселые, изящные люди добровольно создают жестокое людское бедствие: они не хотят ничего сделать, чтоб устранить его, а напротив, прославляют его, превозносят и своими золотыми кантиками и звездочками стараются доказать, как они гордятся своим званием носителей и столпов человекоубийственной системы!…
Мое появление прервало разговоры гостей; мне тотчас стали представлять новых лиц; тут были благородно звучавшие фамилии на 'ов', 'виц', многие 'фон' и даже один принц по имени Генрих, уж не знаю который, из дома Рейс.
И это были наши враги – безукоризненные джентльмены с самыми утонченными манерами! Ну, конечно, все знают, что если теперь происходит война с соседней нацией, то имеешь дело не с какими-нибудь гуннами и вандалами, а все-таки было бы гораздо естественнее представить себе неприятелей в виде дикой орды, и надо сделать над собой известное усилие, чтобы взглянуть на них, как на равноправных культурных людей и граждан. 'Господи, силою свыше отженяющий супостата от нас, уповающих на Тя, услыши нас, прибегающих под кров милости Твоея, дабы мы, подавив ярость врага, благодарили и славили Тебя во веки веков'. Так молился каждое воскресенье наш грумицкий патер; какое же должно было слагаться у его паствы понятие о яростном враге? Уж конечно наши поселяне представляли себе неприятеля не в виде тех утонченно-вежливых аристократов, которые в данную минуту предлагали руку присутствующим дамам, чтобы вести их к столу… Кроме того, на этот раз Господь Бог услышал молитву
За столом шел веселый и оживленный разговор. 'Пруссаки' очевидно были очень довольны, после всех передряг и лишений походной жизни, вкусно покушать в приятном обществе, а сознание, что минувший поход был для них удачен, естественно приводило их в радужное настроение. Но и мы, побежденные, подавили свою обиду и чувство униженной гордости, стараясь разыгрывать роль любезных хозяев. Моему отцу, вероятно, давалось это не без борьбы, судя по его воззрениям; однако он выказывал образцовую предупредительность. Самым мрачным из нас был Отто. В последнее время он питал такую ненависть к пруссакам, так жадно стремился померяться силой с врагом и выгнать его из пределов Австрии, что, конечно, теперь ему было неприятно с напускной любезностью подавать этому самому врагу соль и перец, вместо того, чтоб пронзить его штыком. Присутствующие тщательно избегали упоминать о войне; мы обращались с иностранцами, как с путешественниками, нечаянно попавшими в наши края; они же сами еще тщательнее обходили в своих разговорах теперешнее положение дел и то обстоятельство, что им, как победителям, можно было самовольно поселиться в нашем замке. Мой юный поручик даже приударил за мною; он 'клялся честью', что нигде не чувствовал себя так приятно, как в Австрии, и что у нас в стране (при этом он искоса стрельнул по мне зажигательным взглядом, не хуже чем из игольчатого ружья) встречаются самые прелестные женщины в мире. Не стану отрицать, что я сама немножко кокетничала с красивым сыном Марса, желая доказать Лори Грисбах и ее соседу, что мне при случае не трудно отомстить. Но тот, кто сидел напротив, принял этот вызов так же равнодушно, как равнодушна оставалась я сама в глубине сердца, несмотря на маленькие уловки своей женской хитрости. Действительно, лихому поручику следовало бы направить убийственный огонь своих умильных глаз в сторону прекрасной Лори. Конрад и Лили, в качестве обрученных (таких людей следовало бы сажать за решетку), как будто совершенно случайно обменивались влюбленными взорами, перешептывались, чокались исподтишка своими рюмками и проделывали всякие иные маневры салонных голубков. Тут же, как мне показалось, стала завязываться и третья любовная идиллия. Немецкий принц – Генрих Бог весть который – прилежно беседовал с моей сестрою Розой, и в ее чертах отражалось нескрываемое восхищение.
После обеда мы опять вернулись в гостиную, залитую ярким светом люстры. Дверь на террасу была отворена; я соблазнилась красотою тихой лунной ночи и вышла в сад. Месяц серебрил зеленые лужайки, благоухавшие ароматом скошенной травы, и гладкую поверхность пруда, осыпая ее серебристыми блестками. Неужели это был тот самый месяц, который так недавно осветил перед моими глазами груду гниющих трупов, прислоненных к ограде кладбища, и стаю каркающих хищных птиц, кружившихся над своей лакомой добычей? Неужели в нашей гостиной были те самые люди, – один из прусских офицеров как раз в эту минуту открывал рояль, чтобы сыграть мендельсоновскую песню без слов, – которые недавно рубили саблей направо и налево, раскраивая человеческие черепа?…
Немного спустя, на террасу вышли принц Генрих и Роза. Они не заметили меня в темном углу и прошли мимо, а потом облокотились на перила близко, очень близко друг от друга. Мне показалось, что молодой пруссак – супостат – держал руку моей сестры в своей. Они говорили тихо, но некоторые слова принца доносились до меня: 'божественная девушка… внезапная, неодолимая страсть… тоска по семейному счастью… сжальтесь, не говорите: 'нет'!… Неужели я вам противен?'… Роза отрицательно качает головой; тогда он подносит ее руку к губам и старается обнять ее за талию. Она, как благовоспитанная особа, торопливо уклоняется.
