Совсем упала я духом, а когда дошла до деревни, пошла снова к священнику. Говорю ему: «Скажи, святой отец, может, хоронил ты дочку мою?». Рассказала ему, какая она была красавица, как я растила ее, да берегла, а потом графине отдала в услужение. Тогда священник взял с меня слово, что молчать буду, забуду дочь и завтра же уйду в свою деревню. Что мне оставалось? Слово я дала, а он рассказал, что совсем недавно принесли из замка тело девушки, да такое, что ему и хоронить-то было страшно. Закутана она была в дерюгу. «Когда в гроб укладывали, — говорит, я смог посмотреть на нее». Когда перекладывали тело, дерюга развернулась, и оттуда рука девушки выпала, без пальцев, вся изорванная. И разглядел только руку эту, да голову, всю обожженную. На голове, говорит, осталось чуть волос — так вот, они были такими, как у моей дочери. И звали эту девушку Марта — так сказал священник. Еще, говорит, мне сказали, что она оступилась и в очаг на кухне угодила, а потом бросилась во двор, да там ее собаки и порвали.
Поняла я тогда, что дочери моей, моей Марты, нет больше в живых, попросила священника, чтобы он хотя бы могилу мне ее показал. Вызвался он сам меня на кладбище отвести. Там, под кривым деревянным крестом и лежала моя Марта. Как же я убивалась на ее могиле… Не пришлось ей, моей голубке, счастья в жизни испытать. Не пришлось мужа хорошего найти, да мать внуками порадовать. Этот крест — вот и все, что осталось от нее…
Не сдержала я тогда свое слово, которое священнику дала. Пошла я с кладбища обратно в замок на холме. Нечего мне больше в жизни ждать, хоть плюну в глаза этой ведьме, графине Батори. Долго стучала я в ворота, но никто не ответил. Тогда набрала камней, да начала в ворота кидать. Они открылись, оттуда вышла та служанка, Катерина, что со мной днем разговаривала, да пара крепких молодцев. «Чего тебе?» — говорят. А я, сама не своя, говорю: «Графиню видеть хочу. В глаза ей плюнуть за то, что дочь мою погубила. А потом пойду к судье, да все ему выложу».
Они меня схватили и потащили в замок. Как я ни упиралась, ни кричала, — ничего не помогло. Да и кто услышит, кто поможет?.. Притащили они меня в подвал, да и заперли там в комнатушке. Там, видно, и до меня кого-то держали. Кровать, на ней — лохмотья, да кувшин треснутый с водой. Вот и все убранство. Окно забрано решеткой, а дверь крепкая, дубовая, с засовом. Не сбежишь.
Я не спала всю ночь — слышала, как мимо комнаты моей волокут девушку какую-то. Наверное, я плач ее слышала. А потом, позже, донеслись до меня крики и хохот. В лесу выли волки. Окно моей темницы выходило во двор, слышала я, как под утро скрипела на дворе телега, да ворота открывались, и мужчина с женщиной говорили. Мужчина сказал, что сбежит он отсюда, нет сил больше, не может он в глаза священнику смотреть, и спать не может после того, что видит. А женщина уговаривала, просила, мол, потерпи еще немного, вместе и сбежим. А пока, мол, делай то, что и всегда. Мы, говорит, ничего дурного не совершаем, мы лишь указов графини слушаем, а выполнять поручения господ — это дело богоугодное.
Позже, днем, пришли за мной. Графиня, говорят, тебя, преступницу, видеть хочет. А я не преступница, я дочь потеряла. Я тут еще понадеялась, может все мне показалось, может, сейчас увижу я графиню, а рядом с ней — дочь моя, и все чудной сказкой обернется. Я-то думала, меня в покои поведут. Думаю, что если вправду графиня дочь мою умучила — так плюну ей в глаза, убийце. А меня лишь во двор вывели, да стоять приказали. Я посмотрела, а из окна на меня дама какая-то смотрит. Белый воротник, волосы собраны в высокую прическу. Платье красное, все сверкает дорогими камнями да жемчугами. Кожа — как беленое полотно и глаза блестят. Поглядела она на меня, усмехнулась, и отошла.
Пока я стояла там, на дворе молотки стучали, в углу помост строили. Не поняла я сразу, что это они строят. А потом вижу — да это же виселица. Когда меня уводили, на двор вышел тот самый Янош, тот горбун, который дочь мою увел. Я его как увидела — в ноги бросилась: «Помоги, — говорю, — милостивый государь. Освободи меня отсюда, да скажи, где дочь моя, не верю я всем тем россказням, что ходят по округе, хочу, чтоб ты избавил меня от страданий. Верни мне дочь, да забери хоть всю хату мою и хозяйство, все забери, ничего мне не надо, только верни мою Марту».
Горбун подошел ко мне и молвил: «Что же ты, — говорит, — дура, не сидела в своей деревне? Через всю Венгрию ты сюда на погибель пришла. Разве мало тебе было денег, разве не одели мы твою дочь как барышню, не ты ли сама отдала ее мне? Так и радовалась бы, жила бы себе в свое удовольствие. А ты сюда пришла, да еще и народ мутишь, ходишь, выспрашиваешь, да камни в ворота кидаешь. Ну, раз пришла, знай тогда, что скоро ты со своей дочерью увидишься. Завтра же утром свидитесь вы с ней». Сказал так и на виселицу кивнул…
Уже занимается рассвет. Всю ночь я молила бога о смерти, отдала бы я ему во сне душу, да не потешила бы этих зверей своей гибелью. Но господь не внял моим молитвам. Только виселица ждет меня впереди. Но до тех пор, пока я не увижу тело дочери, я не поверю в то, что ее нет в живых. Они все обманывают меня! Все сговорились. Моя Марта не могла так просто умереть. Она этого не заслуживает!
Но что это? Шум, стучат в ворота. Похоже, что толпа народа у замка. Неужели за мной? Неужели господь услышал мои молитвы и меня освободят? Слышу выстрел, ворота отпирают. Никак, сам король пожаловал? Ничего не разберу, только крики, да ругань. Хвала тебе, господи! Я знаю, это за ней, за убийцей, теперь получит она по заслугам своим!.. Меня освободят. Я верю в то, что смогу найти мою милую дочь…
Глава 13. Элизабет: «Убить собственных детей ради мечты…»
Две сестры глядят на братца:
— Маленький, неловкий,
Не умеет улыбаться,
Только хмурит бровки!
Младший брат чихнул спросонок,
Радуются сестры:
— Вот уже растет ребенок,
Он чихнул, как взрослый!
Первый ребенок Элизабет и Ференца родился через 10 лет после их свадьбы. У них было пятеро детей. Двое из них умерли в детстве.
Я не особенно печалилась о том, что мы с Ференцем женаты уже несколько лет, а детей у нас с ним все нет. До сих пор все мои впечатления о детях замкнулись на том незаконном ребенке, которого я выносила, родила, но даже не видела его. Должно быть, для того, чтобы пробудить материнские чувства, недостаточно выносить, нужно еще и побыть какое-то время рядом с рожденным тобой маленьким существом. Я в полной мере это поняла, когда родила нашу первую дочь — Анну. Мы назвали ее в честь моей матери.
Анна, как только родилась, тут же закричала. Повитуха говорила, что это — хороший знак. В ногах кровати, где я рожала мою девочку, сидел тот самый черный кот, который привел меня в свое время к тайной комнате с книгой. Этот кот, кажется, всюду рядом со мной. Я ни разу не беспокоилась о том, чтобы он последовал за мной, когда я ездила в гости или в одно из наших собственных имений, но дня ни проходило, чтобы он не появился. Кот, которому я не давала имени, так как не хотела бы связывать его с чем-то, что можно назвать и определить, был, конечно же, посланником той силы, которая должна привести меня к исполнению пророчества о моем будущем. Он искусно скрывался от чужих глаз. Он появлялся рядом со мной даже в запертых комнатах с закрытыми окнами. Если в комнате был камин, я могла еще понять — откуда он берется, но если нет — это оказывалось для меня всегда загадкой и неожиданностью. Но неожиданностью приятной. Он, каждым своим появлением, давал мне подтверждение реальности моей мечты. Я никому не говорила о пророчестве, ни одна живая душа не видела той книги,
