куда-то исчезли. На их месте возникли анфилады свежих, элегантно обставленных комнат, украшенных резными ширмами и богатыми тибетскими коврами. Широкие скамейки вдоль стен также были покрыты коврами. Над двором протянули широкий полосатый навес, а землю под ним устилал ковер из свежих сосновых игл. Все некрасивые углы и щели были прикрыты сосновыми ветками и гирляндами из полевых цветов. Под навесом развевались цветные бумажные ленточки, а посредине покачивался большой шар из дутого стекла. В сарайчике за задней стеной была устроена временная кухня, на которой уже возились женщины, готовя угощение для завтрашнего пира.
По обычаю, жених проводит предсвадебный день в компании своих друзей. Для него это последняя возможность насладиться свободной холостяцкой жизнью и побыть наедине с друзьями беспечной юности. С завтрашнего дня он станет женатым мужчиной, и в новой жизни у него будут совсем другие интересы и заботы. Он будет реже видеться со школьными друзьями, если, конечно, не продолжит учебу, и отношения между ними утратят былую непосредственность. Ночевали мы на верхнем этаже, где для этого освободили одну из комнат, служивших для хранения зерна и другого продовольствия.
Утром врата разверзлись, и в дом хлынул поток гостей. Среди них были и старики с длинными белыми бородами, и богато одетые дамы, и женщины в обычных синих блузах, и дети обоих полов, и незамужние девушки, и холостые юноши. Кто-то приходил пешком, кто-то приезжал на мулах или лошадях. Мужчины дарили деньги, в то время как женщины по большей части подносили меры риса или пшеницы, сахарные головы, кувшины белого вина, яйца, птицу, свиные окорока и кругляши ячьего масла.
Невеста прибыла в паланкине около двух часов пополудни. Зажглись петарды, она, как и положено, перепрыгнула через огонь, молодых осыпали рисом, и тут же началось пиршество.
Первыми за столы усаживались старики. По всем правилам хорошего тона с ними должен был сесть и я, однако я заранее сказал Уханю, что мне этого не хотелось бы. Есть со старшими было почетно, но я по опыту знал, как церемонно обычно ведут себя пожилые люди. Они говорят крайне мало, всегда взвешивая и просчитывая каждое слово; еда и питье тоже регламентируется множеством правил — кто первым поднимает чашку, сколько из нее отпивать, какие блюда есть в первую очередь. Вопросы и ответы, которыми они обмениваются за столом, носят строго протокольный характер. Меня же интересовали не церемонии и не почет, а задушевное и веселое застолье в компании добрых друзей. Так что я дождался, когда старейшины доедят, и уселся за стол с друзьями и родственниками Уханя. Мы замечательно провели время за едой, питьем и шутками, то и дело призывая жениха и невесту выпить с нами согласно обычаю. Сияющая мать Уханя лавировала между столами, одаривая каждого гостя добрым словом и очаровательной улыбкой. Впоследствии мы переместились в одну из комнат, где сели пить чай. К сожалению, тут объявился дядя Уханя с материнской стороны. Этот старый плут по кличке Шэбаба («Отец непристойностей») был пьян в стельку и лез ко всем и каждому с невероятно похабными шутками. Старики возмутились, а многие женщины с криками и смехом выбежали из дома. Под вопли и хохот Ухань и его двоюродный брат У Яоли бросились к старику и хотели было вывести его из дома, но в конечном итоге он свалился и уснул в углу, после чего его отнесли проспаться на сеновал.
Позже соседи разошлись по домам отдыхать, и толпа немного поредела. После заката наступило время очередной трапезы. Как только стемнело, столы составили вместе так, что получилось два длинных параллельных друг другу стола со скамейками по обе стороны; освещение давали керосиновые фонари. Все долго ждали возвращения стариков; наконец они пришли и уселись вокруг одного из столов, а женщины сели за другой. Ухань занял место во главе стола, чашки наполнили вином, старики провозгласили тост в честь жениха и отведали поданные им сладости и фрукты. Вскоре они встали и разошлись. Затем к столу пригласили меня и прочих друзей жениха. Рядом с нами на скамейки втиснулись и мальчишки. Второй стол заняли незамужние девушки и маленькие девочки. Все в один голос потребовали, чтобы невеста присоединилась к жениху. Немного посопротивлявшись для виду, она в конце концов вышла из своей комнаты и села рядом с Уханем. Затем началось тяжелое испытание — можно сказать, алкогольная пытка: каждый из друзей требовал, чтобы Ухань выпил с ним чашечку вина. Избежать этого он мог бы только за счет виртуозного умения играть в знаменитые застольные игры, позаимствованные наси у китайцев. Проигравший должен был в наказание выпивать чашку вина. Однако бедняга Ухань был не очень-то опытным игроком, так что ему пришлось опустошить не одну чашку — особенно много он проигрывал мальчишкам, с ловкостью ставившим перед ним непосильные задачи. Все это время, согласно обычаю, в адрес новобрачных выкрикивались ужасные непристойности, на которые им никак нельзя было обижаться.
Вскоре гости начали покидать дом. На лугу за воротами соорудили огромный костер — девушки, чьи щеки раскраснелись от вина, уже танцевали вокруг него, а вскоре к ним присоединились и юноши. Танцевали «паровозиком»: юноша клал руки на плечи ведущей девушки-паньцзиньмэй, другая девушка клала руки на плечи юноши — и так далее до тех пор, пока вокруг костра не замыкалась длинная цепь танцующих, медленно извивающаяся в такт ритмичному пению. Все неторопливо, шагом продвигались вперед, через равные промежутки времени делая шаг вбок. Пение было импровизацией, без сопровождения каких-либо музыкальных инструментов. Кто-нибудь из юношей или девушек заводил песню, пропевая какие-нибудь смешные куплеты, а остальные должны были продолжать в том же духе. Время от времени куплеты прерывались припевом «До чего же печальное зрелище!», поскольку речь в куплетах шла о воображаемых неудачах, постоянно преследовавших героя или героиню песни. Так они танцевали, а точнее — переступали с ноги на ногу, всю ночь до рассвета; те, кто уставал, время от времени выпадали из цепочки, чтобы передохнуть и выпить холодной воды, а затем возвращались в круг. Монотонный ритм шагов и накатывающее волнами пение действовали на участников цепочки гипнотически. Помимо того, что танец явно доставлял им удовольствие, он обладал еще одним, менее очевидным значением, свидетельствующим о хороших манерах и деликатности народа наси. Танцоры — а их было около сотни — приехали на праздник из дальних деревень. Они прекрасно понимали, что мест для ночлега в доме жениха и в соседских домах на всех не хватит. Спать им было негде, однако они не хотели подчеркивать это обстоятельство, слоняясь по дому, засиживаясь на скамейках вокруг столов или задремывая по углам и тем самым ставя семью жениха в крайне неловкое положение — чтобы не ударить в грязь лицом, Уханю пришлось бы подыскать им место для ночлега. Танцы, пусть и утомительные, тем не менее создавали иллюзию, что гости вовсе не устали и решили провести ночь на ногах по собственному соизволению. И действительно — пляски прекратились только с рассветом. Избранных гостей, в том числе и меня, поселили на втором этаже и в нескольких комнатах первого этажа. Мы расстелили на полу свои одеяла и коврики, разделись и улеглись бок о бок тесными рядами. Наси всегда — и в тепле, и в холоде — спали обнаженными. Однако некоторые молодые люди всю ночь просидели во дворе за маджонгом и покером, и из-за доносившегося снаружи пения, смеха и стука костяшек для маджонга выспаться мне так и не удалось.
Приблизительно через год после этой веселой свадьбы, когда Ухань уже обзавелся симпатичным сынишкой, мне понадобилось съездить в медедобывающий кооператив на реке Янцзы, которым управлял мой приятель Ху Вэй. Мне нравилось бывать в тех местах, однако я всегда побаивался обрывов, мимо которых шла дорога. Рудник находился в девяноста ли (около пятидесяти километров) от Лицзяна, так что путь туда занимал целый день. Как и практически всюду в окрестностях Лицзяна, с тропы открывались горные панорамы необычайной красоты и величественности. Пройдя первые шестьдесят ли по почти что ровной дороге, мы дошли до точки, с которой открывался вид на великую реку. Ее воды, словно жидкий изумруд, катились на дне пропасти, от глубины которой у меня закружилась голова. Река вилась и изгибалась, словно зеленый дракон, пенясь на крутых порогах узких, глубоких ущелий. С этого места тропа круто забирала вниз под углом градусов в сорок пять, и мы вместе с нашими бедными лошадьми начали спускаться по ней. Спуск этот был похож скорее на тщательно сдерживаемое падение. В некоторых местах тропа была такой крутой, что мне приходилось хвататься за растущие по ее сторонам деревья. Лошади воспринимали происходящее с удивительным стоицизмом: все то время, что мы преодолевали этот опасный участок — а на это ушли часы, — я боялся, что какая-нибудь из них переломает себе ноги. Но по- настоящему я испугался, когда мы добрались до висячего моста, под которым на глубине около тридцати метров мчался ревущий поток. За мостом тропа вилась вдоль края отвесной скалы высотой в несколько сотен метров. Несмотря на то что Ху Вэй все время меня поддерживал, меня подташнивало от страха и ноги подгибались в коленях.
Деревня, где находился рудник, ютилась на небольшом уступе над ревущим потоком. К ней вели
