— Что вы делаете?
— Не хочу при этом присутствовать, — проворчал он.
В полном смятении я увидела слезы на его глазах. Я не знала, что сказать. Он привлек меня к себе, его руки обхватили мою спину, как две большие сучковатые ветки. Вонь, исходившая от него, вблизи была невыносима. Потом, смутившись, он отступил. Он порылся в кармане и вынул оттуда помятый цветок. Это была роза цвета слоновой кости.
— Если вы вдруг передумаете… — начал он.
Последний брошенный взгляд. Я покачала головой.
И он ушел.
Я спокойна, мой любимый. Я готова. Теперь и я их слышу: медленный, неумолимо приближающийся грохот, голоса, крики. Я должна поспешить, чтобы рассказать конец этой истории. Но думаю, что теперь вы уже знаете все сами, что вы все поняли.
Я сунула розу Жильбера за корсаж. Моя рука дрожит, когда я пишу эти строки, но это не от холода и не от страха перед рабочими, которые подбираются к дому. Это из-за той тяжести, от которой я должна наконец освободиться.
Наш мальчик был еще младенцем. Он еще не умел ходить. Мы с няней гуляли с ним в Люксембургском саду, возле фонтана Медичи. Был прекрасный, немного ветреный весенний день, сад был полон птиц и цветов. Многие матери привели туда детей. Вас с нами не было, я уверена в этом. На мне была красивая шляпа, но голубая лента все время развязывалась, и ее концы плясали на ветру у меня за спиной. Ах, как Батист смеялся над этим.
Когда ветер вдруг сорвал с головы мою шляпу, он страшно обрадовался, и его губы растянулись в широкой улыбке. На лице появилось мимолетное выражение, рот исказила гримаса, которую я уже видела раньше и которую никогда не могла забыть. Отвратительная гримаса. Это было страшное видение, которое пронзило меня как кинжал. Я схватилась за грудь и удержала крик. Встревоженная няня спросила, что случилось. Я промолчала. Моя шляпа, как дикий зверек, все удалялась, подпрыгивая на пыльной дорожке. Батист хныкал, показывая на нее пальцем. Мне удалось взять себя в руки, и я нетвердой походкой устремилась за шляпой. Но мое сердце продолжало бешено биться.
Эта улыбка, эта гримаса. Меня мутило и наконец вырвало. Не знаю, как я вернулась. Девушка помогала мне идти. Помню, что, придя домой, я прошла в нашу спальню, задернула занавески и остаток дня провела в постели.
Долго, очень долго мне казалось потом, что я заперта в одиночной камере без окон и дверей. Мрачное угнетающее место. Бесконечными часами я пыталась найти выход, уверенная, что он кроется где- то под рисунком обоев, и мои ладони и пальцы безнадежно скользили по стенам в поисках двери. Это не был сон. Это состояние закрепилось в моем сознании, оно пропадало, когда меня отвлекали повседневные дела, когда я занималась детьми, домом, вами. Но потом я снова мысленно задыхалась в этой камере. Иногда, чтобы успокоиться, мне приходилось запираться в маленькой комнатке, примыкавшей к нашей спальне.
С тех пор я никогда не наступала на то место, где свершилось насилие, в нескольких шагах от которого маменька Одетта испустила дух. Мне потребовались месяцы и даже годы, чтобы стереть происшедшее из памяти, чтобы смягчить пережитый ужас. День за днем, всякий раз, как я огибала это место на ковре, я должна была одновременно изгонять и это воспоминание. Я скрывала его, стирала его из памяти, как поступила бы с пятном. До тех пор, пока ковер не был наконец заменен. Как я выстояла? Где находила силы? Я выдержала, вот и все. Я распрямилась, как солдат перед боем. Моя торжествующая любовь к моему сыну и к вам победила чудовищную правду.
Еще и сегодня, любовь моя, я не могу написать слова, не могу подобрать предложения, чтобы выразить эту правду. Но чувство вины никогда не переставало угнетать меня. И когда Батист умер, вы теперь понимаете, почему я была убеждена, что Господь наказывает меня за грехи?
После смерти нашего сына я хотела обратить свою любовь на Виолетту. Отныне она была моим единственным ребенком. Но она мне никогда не позволяла проявлять любовь к ней. Надменная, отстраненная, слегка заносчивая, она, кажется, считала, что я значу меньше, чем вы. Сегодня, с высоты своего возраста, я вижу, что, возможно, она страдала от того, что я предпочитала ей брата. Сегодня я понимаю, что в этом заключалась моя самая большая ошибка матери: я любила Батиста больше, чем Виолетту, и не скрывала этого. Как, должно быть, это казалось ей несправедливым. Ему я всегда давала самое красивое яблоко, самую вкусную грушу. Кресло в тени было для него, для него была самая мягкая постель, лучшее место в театре и зонтик, если шел дождь. Извлекал ли он пользу из этих преимуществ? Пренебрегал ли своей сестрой? Может быть, и да, но мы этого не знали. Возможно, он подчеркивал, что ее любят меньше.
Я стараюсь размышлять об этом спокойно. Любовь к Батисту была самой сильной страстью моей жизни. Понимали ли вы, что я могла любить только его одного? Не казалось ли вам, что вы тоже немного отвергнуты? Я вспоминаю, что вы сказали однажды, что я одержима любовью к нашему мальчику. Так оно и было. И когда мне открылась жуткая правда, я стала любить его еще сильнее. Я могла бы его возненавидеть, могла бы отринуть от себя, но нет, моя любовь стала еще сильнее, словно я была вынуждена защищать его от его ужасного происхождения.
После его кончины, вы помните, я никак не могла расстаться с его вещами. Долгие годы его комната была вроде алтаря, вроде храма любви, который я создала во имя моего обожаемого мальчика. Я сидела там в состоянии, близком к оцепенению, и плакала. Вы были добры и предупредительны, но вы не понимали. Да и как могли бы вы понять? Виолетта, которая становилась уже девушкой, презирала мое горе. Да, мне казалось, что на меня наложено покаяние. У меня отняли моего золотого принца, потому что я согрешила, потому что я не смогла предотвратить то агрессивное нападение. Потому что оно произошло по моей ошибке.
И только теперь, Арман, когда я слышу, как по улице продвигается бригада по сносу домов, слышу их громкие голоса, грубый смех, угадываю воинственный напор, подогреваемый их отвратительной задачей, мне кажется, что нападение, жертвой которого я однажды уже была, вновь повторится. Но, понимаете, на этот раз это уже не месье Венсан, который подчинил меня своей воле, используя мужское превосходство как оружие, нет, теперь это огромная змея из камня и цемента, которая превратит дом в прах, а меня отправит в забвение. И позади этой ужасной каменной рептилии возвышается тот, кто ею командует. Это бородатый человек, это «человек дома». Это он.
Этот дом — это мое тело, моя кожа, моя кровь, мои кости. Он носит меня в себе, как я вынашивала наших детей. Он был попорчен, он страдал, он подвергся насилию, и все же он выжил, но сегодня он рухнет. Сегодня ничто не может его спасти, ничто не может спасти меня. Вне дома, Арман, нет никого и ничего, что могло бы меня привязать к себе. Я уже старая женщина, и мне пора исчезнуть.
После вашей смерти один приличный человек преследовал меня своими ухаживаниями. Жизнерадостный мужчина с круглым животиком и длинными бакенбардами, уважаемый вдовец, месье Гонтран. Он был очень мною увлечен. Раз в неделю он приходил засвидетельствовать свое почтение, принося маленькую коробочку шоколадных конфет или букетик фиалок. Я думаю, что он полюбил также и дом, и доход, получаемый от сдачи в наем двух лавок. Нет, вашу Розу так просто не проведешь! Не отрицаю, его общество было приятным. Мы играли в домино и в карты, и я угощала его рюмочкой мадеры. Он всегда уходил перед самым ужином. Потом он стал более смелым, но в конце концов понял, что я не намерена становиться его супругой. Однако на протяжении многих лет мы оставались друзьями. Я не собиралась вновь выходить замуж, как это сделала моя мать. Теперь, когда вас не стало, я предпочитаю одиночество. Думаю, что только Александрина способна это понять. И я должна сделать еще одно признание. Она единственный человек, которого мне будет не хватать. Уже сейчас мне ее не хватает. Все эти годы после вашего ухода она дарила меня своей дружбой, и это был бесценный дар.
Удивительно, но в эти страшные последние минуты я ловлю себя на мысли о баронессе де Вресс. Несмотря на разницу в возрасте и в положении, мне казалось, что мы могли бы стать подругами. И признаюсь вам, что я даже думала воспользоваться ее связями с префектом, чтобы привлечь его внимание и спасти наш дом. Разве она не бывала на его праздниках? И разве он не приходил на улицу Таран, да не
