— Ну, я попрошу.
— Не пойдет. Верь слову. Да он и аппаратуру не достанет, такой рохля.
— А как быть?
— Все добывают где-то.
— Где?
— Дай осознать.
После этого Виль ускользает при встречах, не подходит к телефону. Ясно: не осознал.
Юрка, пропуская занятия и толкаясь локтями, добывает сам. Все. Включая катер и актера.
— Виль! Назначай давай день. Пора снимать.
— Ой, Юрка, я сбился с ног, ищу тебя. Наш сценарий утвердили, — я прямо убегался! Меня спрашивают: «Где катер возьмете?», «Кто будет снимать?». Где ты пропадаешь? Или, как сказал Борис Леонидыч:
А?
Юрке так захотелось вмазать ему за это снисходительное «Борис Леонидыч» (прямо приглашал его Пастернак чай вместе пить!) и за цитату (писалось в боли, в озарении, а такие вот захватают липкими пальцами!)
— Слушай, давай без цитат!
И за глупый намек вмазал бы, и за вранье: сценарий он «утверждал». Чего там бегать-то? Прочел педагог и вернул. А что на вопросы не можешь ответить, так я, что ли, виноват?
— Я, кажется, Виль, перед тобой провинился? Виль притих:
— Ты что, Юрь Матвеич?
— Вот так. Когда поедем?
— Когда скажешь. Я — в любое время.
Поехали. Виль подбил на поездку приятеля с машиной — так что в «москвичек» запихнули и оператора, и кофр с кинокамерой, и все прочее. Одно только место пустое осталось — актерское: не пришел актер.
— Может, туда подъедет, — утешал Юрка. — Адрес я дал.
Ехали как на пикник. Всю дорогу Виль рассказывал, смешил, веселил. Начал с той истории про ревнивую жену и про яичницу (что, мол, хотели это снять), а потом и пошло, и пошло!
— В дерево въеду! — захлебывался смехом приятель за рулем.
— Ой, мужик! Вот комик! — вытирал слезы молодой оператор. — А я еще гадал: ехать — не ехать?
«Вот оно что, — думал Юрка. — И этот мог не прийти. Повезло нам, значит. Ну и Виль! Меня бы и на четверть пути не хватило».
Высадились на поляне возле озерка. Начались приготовления. Катер, к тому времени уже убранный за забор, пришлось катить на тележке и снова спускать на воду. Пожилой и очень серьезный хозяин его тайно волновался, но интеллигентно молчал. Юрка подумал: а может, попросить его вместо актера?
— Э, нет, нет, — ответил тот с укоризной. — Я все же научный работник. У меня полно дел.
— Простите, — повинно склонил голову Юрка. — Актер у нас… того…
— Сыграй сам, — предложил Виль. — Юр, правда, сыграй. Подходишь.
На этом, собственно, и кончились ценные указания Виля. Все, что говорил он как режиссер, было мимо цели. Просто удивительно! Все — мимо. Даже, кажется, его приятель понял. И тогда Юрка взялся распоряжаться сам.
— Сперва снимаем кусок воды. У этого берега. Только у этого.
— Ага, ясно. Чтобы казалось, что дальше — большая вода?! — догадался оператор.
— Так. Так. Теперь мостки. Часть поляны. Здесь я рюкзак положу. Пойду. Вот так. Потом катер… Тут вроде бы место для трансфокатора более выгодное, а?
— Точно!
Пока все поставили, скрылось солнце.
— А, черт! — бранился паренек. — Да здесь в два дня не уложишься.
Это сперва бранился. А потом вдруг зажегся от Юркиного напора, увлекся, а когда потребовался отъезд камеры и съемка сверху — то, что делается с вертолета, — молча полез на сосну.
— Хорош! Пойдет, Матвеич!
Как-то странно, но Виль будто потерялся. Даже когда надо было доглядеть вместо Юрки (в актерском куске), он то ли не появился, то ли не подал голоса — никто даже не заметил его отсутствия.
Начался дождик. Паренек был прав: конечно, не уложились в один день.
На столе в Дуниной комнате лежала записка:
«Юр! Где ты? Позвони в понедельник от 15-ти до 23-х.
К.»
Юрка обвел комнату как бы Катиным взглядом.
Стол под вытершейся клеенкой, рядом — сундук, дальше — железная кровать под белым покрывалом, со взбитыми подушками. Вниз клалась чистая подушка, на которой не спали, а сверху — две остальные, и на них вышитая накидка, вид получался очень опрятный.
Был как раз понедельник. Значит, прибегала сегодня, красивая, душистая, обворожила Дуню и соседей, черкнула будто небрежно. А бумага розовая, из набора, — взяла с собой. Тоже душистая. Соскучилась, стало быть.
Юрка обрадовался! Сам удивился, как! И чего он испугался (а он испугался!) тогда, на озере? И почему смог так долго не видеть ее? А ведь как соскучился! И что за странное наваждение, что в ее присутствии (именно — в ее, когда так интересно, легко) — вдруг похожее на угрызение совести ощущение недозволенной праздности, времени, идущего мимо.
Юрка позвонил часов в семь:
— Катерина!
— Юрка! — Голос ее прозвучал хрипловато.
— Ты чего?
— Ничего. Просто хотела знать о тебе.
Теперь превалировало обычное грудное звучание и чуть позванивало от улыбки: Юрка слышал ее, эту улыбку, и видел сквозь улицы.
— Ты как распределен во времени и пространстве?
— Никак. Свободен.
— Ну, гора с плеч. Жду тебя.
Она вовсе не хочет, чтоб он оправдывался. Есть потребность — пусть расскажет. Знает ли он, сколько они не виделись? Нет, не знает. Ровно месяц. Не может быть? Запомнить было легко: в тот день, когда ездили на дачу, ей исполнилось двадцать пять лет, не надо поздравлений. Нет, нет, она просто рада его видеть. Ну, так что было?
— Я, Кать, сделал одно малое, весьма малое открытие. Эти курсы — они не на творчество отбирают, а на хватку. Вот смотри: мастера на лекции не приходят, мы бродим, как щенки по закуту, — где мамка? А ее и нет. И в какой-то момент ясно: хватит школярить, ведь не семнадцать лет! Пришли все бывалые.
— А ты кем был?
