этого не заметила.
А Волх действительно не спешил домой. Из окон доносился истошный детский плач и сварливые бабьи крики. И то и другое раздражало и вызывало недоумение. Его семья? Эта толстая, глупая, злая женщина — его жена?
В хоромах хозяйничала Ялгава. Волх умел быть властным, но заключенной в жене животной силы боялся и предпочитал с ней не связываться. Он не мешал Ялгаве тиранить служанок. С особым удовольствием та изводила Ильмерь. С самого начала Ялгава решила, что унижения гордой пленницы приятны Волху, — вот и старалась, дура, изо всех сил. Волх ей не мешал. Он тоже думал пять лет назад, что будет упиваться властью над Ильмерью.
И что же? Она принадлежала ему — но совсем не так, как он мечтал. Конечно, любой ночью он мог войти к своей рабыне и заставить ее подчиниться. Он так и собирался вначале сделать — еще тогда, когда они втроем жили в землянке Тумантая, и Ильмерь была невольной свидетельницей его ночей с Ялгавой. Пусть поняла бы, что она — всего лишь одна из многих доступных ему женщин!
Но Волх заранее знал, с каким лицом Ильмерь вытерпит насилие. Она состроит такую брезгливую, холодную и отрешенную гримасу, как будто к ней прикоснулся паук, а не мужчина. И как после этого жить?
Любил ли он ее? Хотел ли он ее — спустя пять лет жизни под одной крышей? Таких вопросов Волх себе не задавал. Но чувство сидело в нем занозой — неопределенное, невысказанное и оттого вдвойне мучительное. Оно разъедало желчью, отравляло кровь, точило изнутри.
Как глупо он выглядел сейчас, торча попрошайкой у крыльца своего дома! Вот и Бельд с Сайми кидают на него сочувственные взгляды. Как ненавистна ему эта жалость! Чувствуя себя загнанным в тупик, Волх пошел на крики.
Ребенок — чернявая четырехлетняя девочка — билась в истерике на полу. Ялгава, красная и растрепанная, как лесная ведьма, визжала, путая словенские и чудские слова. У стены стояла Ильмерь.
Если бы она хоть подурнела, годами вынося помои! Но эти пять лет она словно проспала, а не прожила. И годы пронеслись мимо, и ей по-прежнему восемнадцать.
— Что ты голосишь? — сквозь зубы спросил Волх у жены.
— Да как же! Эта сука! Она всех, всех нас извести хочет! Ребенку твоему смерти желает! Тварь, тварь!
— Сама тварь, сама ребенка изводишь, — вяло огрызнулась Ильмерь.
— Не дерзи княгине, — так же вяло ответил Волх. Как же достали его эти домашние склоки! — Что она сделала? — со вздохом спросил он Ялгаву.
— Да ничего она не сделала! Рубахи в корыте скисли! В углах паутина! А она только жрет и спит, бока отъела!
Волх не сдержался и фыркнул. Кто из двух женщин отъел бока, было видно невооруженным глазом.
— Сама жирная свинья, — вставила Ильмерь, словно почувствовав его поддержку. Тогда Волх подошел к ней и дал пощечину. Несильную, только чтобы поставить на место. Как обычно. И Ильмерь, как обычно, презрительно скривилась. Волх начал злиться по-настоящему.
— Я же сказал, не смей дерзить княгине!
— А если буду? — прищурилась Ильмерь. — Тогда что? Убьешь? Ну, убей.
Волх почувствовал себя совершенно беспомощным и чтобы скрыть это, набросился на жену.
— И тебя прибью, если не прекратишь орать!
Та возмущенно раскрыла рот и тоже бы за словом в карман не полезла. Но тут за дверью раздались крики:
— Волх Словенич!
В горницу ворвался Клянча.
Спустя пять лет ближайший друг детства стал совсем взрослым — крепко сколоченным, плечистым мужчиной с курчавой каштановой бородой. Он женился на чудянке, и та родила ему троих детей, которых Клянча обожал. Но синие глаза по-прежнему смотрели по-мальчишески весело и бесшабашно. И никакими силами нельзя было отучить его звать князя ненавистным отчеством.
— Волх Словенич, ты стоишь? Так ты сядь! В городе гости! Прибыло посольство из Словенска!
Это прозвучало как обухом по голове. Волх и Ильмерь одинаково побледнели и впервые за пять лет посмотрели друг другу прямо в глаза. Он — упрямо, она — с вызовом. Ничего не понимающая, но чующая тревогу Ялгава подхватила на руки ребенка.
— Где они? — спросил Волх, нервно сжимая кулак.
— У ворот! Просят разрешения войти.
— А кто в посольстве? Ты их знаешь?
— Почти всех. Сокол, Мичура, Доброжён…
Волх кивнул. Клянча называл дружинников Словена. Мичура — отец Алахаря. У других тоже дети ушли с Волхом. И теперь эти взрослые, бородатые дядьки ждут у ворот, пока им разрешат войти… Это была как бы очередная победа над Словеном.
— Пусть ждут меня в передних хоромах, — велел Волх. Ты, — сказал он, не глядя на жену, — чтоб из горницы ни шагу. А ты, — он взглянул на Ильмерь, и его осенила злая мысль, — когда позову, принесешь нам выпить.
Передние хоромы были нежилыми. Они были построены специально для советов и пиров. Так было заведено и в Словенске, но у новгородцев не было ни терпения, ни умения обустроить все так же красиво и удобно. Поэтому усталые гости оказались в довольно темном помещении, где не было даже лавок. Пришлось переминаться с ноги на ногу, ожидая Волха.
Наконец тот явился в сопровождении Клянчи и Бельда. На плечах Волха красовался богатый меховой плащ из Тумантаевых сундуков.
— Здорово, словене!
Послы не спешили кланяться.
— Здравствуй и ты, Волх Словенич, — сказал Мичура. Лицо у него было скорбное: кто-то уже сообщил ему о смерти сына.
Волх промолчал, за него ответил Клянча:
— Почему ты зовешь нашего князя Словеничем? Перед тобой, старик, — победитель Тумантая, сын великого Велеса, новгородский князь Волх!
Послы едва не фыркнули — слишком выспренне это прозвучало. А «старик» — и вовсе обидно для сорокалетнего Мичуры. Но у того хватило ума не задирать мальчишек. К тому же послов было всего семеро, и находились они на чужой земле…
— Привет тебе, новгородский князь, — покладисто сказал Мичура.
— С чем пожаловали? — нарочито грубо спросил Волх. Послы переглянулись.
— Твой… Князь Словен, — поправился Мичура, — долго думал, что ты с дружиной сгинул в лесу. И вдруг, прошлой осенью, чудь донесла о новом хозяине в Тумантаевом городище. Вот князь и послал нас посмотреть, что да как. Да и самим нам стало любопытно, как живут наши сыновья, которых мы давно оплакали.
Голос Мичуры дрогнул. Волху захотелось сказать ему что-нибудь доброе, например, каким хорошим другом был Алахарь. Но выйти из выбранной роли он не мог.
— Живем — не тужим, — пожал он плечами. — Хлеб едим, мед пьем. И вас угостим, если не побрезгуете. Эй, меду гостям!
Волх позвал — а сам испугался. Ильмерь запросто может не подчиниться. А на все угрозы ответит, как обычно: «Ну, убей». И что, убить ее в самом деле?
Но Ильмерь не подвела. В сенях прозвучали легкие шаги, она вошла с деревянной ендовой в тонких руках и вручила ее Волху.
Послы все как один поклонились.
— Здравствуй, княгиня! — сказал Мичура.
Ильмерь взглянула на него удивленно, будто не узнала. Волх тоже ничего не сказал, глотнув из
