себя жизни? Ведь жизнь — это то, за что дерешься зубами и когтями. Но как бы Волх не бесился, он понимал, что не посмеет удерживать мать силой. Надо ее уговорить. Надо подсунуть ей Туйю. Конечно, как же он раньше не догадался? Женщины любят детей. Шелонь обязательно захочет повозиться с внучкой. Отцу придется добираться в Вырей самому!
Волх повернулся, готовясь преградить дорогу пришедшим. Но вместо кого-то из дружинников Словена он увидел Бельда. Задыхаясь, отчаянно вращая глазами, сакс с трудом выговорил:
— Ильмерь… Быстрее… Может, еще успеешь… Она собирается уйти за Словеном.
— Что? — нахмурился Волх.
— Что ты не понял? — закричал Бельд. — Ильмерь хочет, чтобы ее, а не Шелонь, сожгли на погребальной краде. Она говорила об этом с Хавром… Что ты застыл, как пень? Быстрее!
Волх заревел, как раненный лось. Едва не сбив Бельда с ног, он опрометью бросился вниз по лестнице, выбежал на пустую улицу, потом — к реке, к площадке между холмами, на которой словене предавали огненному погребению своих мертвых.
Дура, в бешенстве думал он. Да, он словно позабыл о ней, вернувшись в Словенск. Но он считал, что должен побыть с матерью. А она тем временем вон чего надумала. Неужели она все-таки любит Словена? А с ним просто играла, как с мальчишкой? Или захотела быть первой княгиней, хоть в чем-то обойти Шелонь? Но ничего, уж эту-то он посмеет остановить.
Спускаясь с холма, Волх поскользнулся на глиняной тропинке и упал. Сухая трава до крови впилась в ладони. В ноздри ударил запах — знакомый и мерзостный. Черный дым стелился над рекой. Нет, он успеет, успеет…
Волх выбежал к краде, не глядя на стоящих вокруг — отцовых дружинников, русов, своих друзей, сбившихся плотной стеной. На Хавра, только что опустившего тлеющий факел. Волх изо всей силы пнул горящую поленицу, не замечая покатившихся дров. Он полез в самое пламя руками, не чувствующими боли, и столкнул с крады тело Ильмери. В голове мелькнуло: ну вот, он второй раз спасает ее из огня!
Пламя еще не тронуло нежную кожу и богатые одежды, на которые она успела сменить рванину. Только от волос немного пахло гарью, да черная полоска сажи уродовала лицо. Губы Ильмери были алыми, как кровь. В темных кудрях запутались какие-то травинки. Огонь не успел ее убить. Почему же она не открывает глаза?
Волх тряс ее тело и, кажется, что-то кричал, и отталкивал тех, кто, трогая его за плечи, пытался с ним заговорить. Чьи-то лица мелькали у него перед глазами, но Волх отворачивался от них, снова и снова припадая к ее единственному, прекрасному лицу. Чьи-то голоса с лживым сочувствием несли отвратительную ложь…
— Поздно… Ее уж неживую на краду положили… Никого живьем не сжигают…
— Волх Словенич, я пытался ее отговорить, а она сказала: ступай прочь, холоп…
— Она пришла сюда и села возле крады. И плакала тихо-тихо… А потом сказала, что никому это право не уступит… И пусть Хавр поторопится, пока ей не успели помешать… А Хавр сказал: как пожелаешь, княгиня…
— Нож под сердце… Это была легкая смерть…
Волх заорал в ответ — чтобы не слышать эти голоса. Он ненавидел их всех — Бельда за то, что слишком поздно его предупредил. Клянчу за то, что не сумел отговорить Ильмерь. И он все равно ничего не понимал. Его сознание выстроило неприступную стену, чтобы уцелеть, чтобы спасти хотя бы крохи перед натиском страшного горя. Прежде чем картина сложилась, Волх успел окаменеть сердцем. Окаменел всем телом — его нельзя было сейчас убить, только разбить вдребезги.
Он встал, забыв, что держит на коленях тело Ильмери. Мертвая скатилась на траву ничком. Волх не заметил этого. Он был страшен, и взгляд его был страшен — таким его не видели даже в бою.
— Ты… — зарычал он. И бросился с мечом на Хавра.
Русы загородили своего воеводу. Друзья схватили Волха. Он вырывался, крича обезвоженным ртом:
— Ты убил ее!.. Ты!..
— Ничего подобного, — сказал Хавр. — Княгиню Ильмерь убил ты.
Сделав красивую паузу, глядя Волху прямо в глаза, рус продолжил:
— Знаешь, я ведь тоже пытался отговорить княгиню Ильмерь от этого поступка. Но она объяснила, что очень виновата перед мужем. Что Словен умер потому, что она, — рус выразительно усмехнулся, — его предала. Ты случайно не знаешь, что она имела в виду?
Волх тяжело дышал. Перед глазами плыли красные круги. Его душу заполняло чувство неизбывной вины.
— Вы, — презрительно бросил рус молодым дружинникам. — Заберите своего приятеля и уходите отсюда подальше. Сегодня печальный день, мы прощаемся со своим князем. Не надо нам мешать. Завтра будем думать, что с вами делать.
— Словен, между прочим, отец Волха. Почему это мы должны уходить? — задиристо выкрикнул кто-то из молодых дружинников.
— Он мне не отец, — мертвым голосом отозвался Волх.
— Словен считал так же, — снова усмехнулся Хавр.
Друзья окружили Волха. Он помотал головой и махнул руками, приказывая всем отойти. Потом поднял Ильмерь и понес ее к краде.
Пусть будет, как она решила. Пусть огонь возьмет свое. Пусть пойдет рука об руку со Словеном в светлый Вырей и будет там самой прекрасной из птиц. Ее Волх отпускал, он почти не чувствовал тяжести ее тела. Себя, свою злую муку он отпустить не мог.
Пламя вспыхнуло. Что-то затрещало, воздух вокруг крады стал подвижен и непрозрачен. Живым не следовало видеть, как души покидают тела и поднимаются ввысь.
Волх брел прочь, не разбирая дороги. Его руки горели от ожогов, и только это напоминало ему, что он еще жив.
Боль от ожогов инстинктивно гнала его к реке. Спустившись к Мутной недалеко от банного сруба, Волх по колено зашел в холодную воду, упал, погрузился в нее с головой, вынырнул, только когда из легких вышел последний воздух… Камень в огне не горит и в воде не тонет, камень мертв изначально, тысячи лет он пролежит на дороге или на дне реки…
Бельд и Клянча перешептывались на берегу, но подойти к Волху не решались. Сайми сидела возле бани, обхватив руками колени и опустив на них голову. Ей тоже очень хотелось утопиться.
Никогда, никогда в самых страшных приступах ревности она не желала Ильмери смерти! У нее было время подумать об этом бессонными ночами по дороге к Словенску. Когда дружина ложилась спать, она часами сидела, глядя в темноту. И трезвая, мудрая темнота нашептывала ей: ты не захочешь победы любой ценой. Любовь для тебя — это жертва, а не война. Да, соглашалась Сайми, ударяя себя кулаком в грудь. Так и есть. И если нужно, если он так захочет, она сама приведет Ильмерь к нему на брачное ложе. А там — хоть в омут головой.
И теперь Сайми призывала себе на голову кары всех богов подземных и поднебесных, всех злых духов леса и воды. Она не хотела… Но какая-то часть ее, которая не поддавалась контролю, видимо, все-таки хотела. И вытравить из себя это семя страшной вины Сайми уже не могла.
— Что же вы… Да вытащите его из воды! — услышала она на берегу женский крик.
К Мутной выбежала Шелонь — запыхавшаяся и простоволосая. За ней — Волховец с дрожащими губами.
Словно опомнившись, Бельд и Клянча дружно бросились в воду и под мышки потащили Волха на берег. Он уже не сопротивлялся. Голова у него моталась, как у пьяного.
Шелонь упала перед сыном на колени. Ее праздничная рубаха быстро намокала, соприкасаясь с его мокрой насквозь одеждой.
— Сынок! Сынок! О, какая же я дура… Чего я ждала… Это я должна была уйти с твоим отцом… Я — не она!
— Она тоже имела на это право, — вяло сказал Волх. — И ты хоть теперь не ревнуй.
— Сынок! Сынок!
В ужасе от его слов Шелонь зажала себе рот. А потом снова истошно звала Волха, пыталась
