— Спиридон мне совсем не дорог, чтоб он провалился, — возразил Волх.
— Но ты же обеспокоен его судьбой? Он часть твоего мира, который Хавр хочет у тебя отобрать.
Прозвучало это умно и красиво — Волх, начитавшийся книжек, уже мог это оценить. Он подумал, что Бельд наверняка смог бы поддержать беседу даже с каким-нибудь греческим философом. Короче, Волх дал себя уговорить.
— Ладно, не пойду к Хавру, — с облегчением согласился он. — Все равно он скоро отпустит Спиридона. Отправит из Словенска первым же кораблем. Зачем он ему сдался?
— Не знаю, — Бельд неожиданно покачал головой. — Хавр опять что-то замышляет. Я даже не хотел тебе говорить…
У сакса сделалось такое лицо, что у Волха кошки заскребли на сердце.
— Ну, что еще у нас плохого? — замирая, спросил он.
— Хорошо, пойдем, — сказал сакс.
К удивлению Волха, Бельд отвел его на улицу, где жили резчики по дереву. У одного из домов, подставив румяное лицо зимнему солнцу, отдыхал мужичок. Бельд поманил его рукой. Мужичок лениво поднялся и вразвалочку подошел.
— Здорово, Кучма.
— И тебе, сакс, не кашлять. И тебе, — ответил резчик, кланяясь Волху — без особого, впрочем, почтения.
— Ну, как продвигается твоя работа?
— А что работа? К Ярилину дню закончим.
— То есть через два дня?
— Ну да.
— Хавр приказал резчикам изготовить новую статую Перуна, — пояснил Бельд. — Вдвое больше прежней. И как можно быстрее.
— Хавр нас очень торопил, — подтвердил Кучма. — Я говорил ему, что так скоро только мухи родятся. А он на меня как посмотрит… Аж сердце в пятки… Я только руками развел и отправился в лес искать подходящее дерево. Ему, Хавру, ничего не скажешь поперек. Страшный человек! — добавил он и восхищенно пощелкал языком.
Того же мнения был о Хавре и бедняга Спиридон. Несколько часов, проведенных в яме, показались ему вечностью. Сырость и холод грызли тщедушное тело. В аду и то лучше, думал он. По крайней мере, там тепло.
Спиридон проклинал себя, безжалостно таская за патлы. Дурак, дурак… Надо было уйти из Словенска, как только запахло жареным. Он думал, ему удастся забиться в нору и перезимовать. Не тут-то было!
Иногда, устав дрожать и плакать, Спиридон впадал в забытье. И вот впервые за долгие годы, прожитые среди словен, приснился ему родной Эфес. Он слышал как наяву шарканье сандалий по пыльным улицам, ему грезились жасминовые гирлянды на белых стенах домов. А над головой — выцветшее от солнца небо…
Когда Хавр самолично спустился к узнику, его лицо, освещенное факелом, показалось Спиридону личиной самого Люцифера. Жреца сопровождали двое русов — совершенные бесы.
— Чего тебе надо? — жалобным голосом спросил грек.
— Сейчас объясню, — кротко пообещал Хавр.
Выслушав руса, Спиридон схватился за голову.
— Я могу подумать? — спросил он Хавра. Тот пожал плечами.
— Что тут думать? Решай сейчас.
— Но ты точно меня отпустишь? Ты клянешься?
— Кто ты такой, чтобы требовать от меня клятв? — надменно заявил жрец. — Хватит того, что я обещал. Да и за каким лешим ты мне сдался? Сделаешь, как я сказал, — и убирайся на все четыре стороны. Ну? Согласен?
Спиридон закивал головой.
Первый день весны выдался солнечным и жарким. Со всех крыш капали сосульки, снег под ногами превратился в блестящую кашу. Деревья стояли в черненых полыньях, а лед на реке стал подозрительно темным. Ни один из охотников уже не рисковал ходить по нему на тот берег.
Над Перынью вороны устроили свадебный переполох. От их тучных тел качались сосновые ветки. Кустарник взрывался от голосов птиц поменьше — синиц и завирушек.
— Волх, поклянись, — твердил Бельд. — Что бы ни сделал Хавр, что бы ни сказал, ты и бровью не поведешь.
Волх буркнул что-то неразборчивое в ответ.
— Нет, ты, пожалуйста, поклянись! — настаивал Бельд.
Волх остановился как вкопанный.
— Я тебе уже сказал. Пусть Хавр хоть мать мою изнасилует перед всем честным народом. Я слово дал. Чего тебе еще?!
Бельд отстал. Хотя, если честно, слову Волха он верил с трудом. Во всем его плане Волх был самым слабым звеном. Он бешеный, он привык переть на рожон, а в схватке с Хавром это самоубийство. И Бельду оставалось только просить богов, чтобы они в решающий миг послали молодому князю хоть каплю разума.
Позади раздался сердитый ох, и Бельд обернулся.
— Провалилась? Ты по моим следам ступай, ног не промочишь.
— Уже промочила, — проворчала Сайми, отряхивая подол. Все последние дни она проводила с Волхом и его друзьями. Она чувствовала себя помолодевшей на пять лет и наслаждалась тем же мучительным счастьем, что и в памятном лесном походе. Снова, как тогда, их судьбы висели на волоске…
На Перыни люди Хавра со всей почтительностью уже поместили старую статую Перуна в сторону — туда, где раньше стоял Велес. В сердце огненного восьмилистника поднимался новый Перун. Его тень казалась такой же бесконечно длинной, как тени древних сосен, падающие через реку. Идол был выточен из цельного дубового ствола. Его лик был грозен, а голову венчали настоящие бычьи рога, врезанные в дерево. Испуганные явлением бога, многие горожане упали ниц.
Привели жертвенного быка — могучего зверя с крутым мохнатым загривком. Хавр бесстрашно задрал ему морду и полоснул ножом по горлу. Бык жалобно взревел и упал на подкошенных ногах. Кровь переполнила жертвенник. Темно-красные ручейки побежали вниз, протапливая в снегу дорожки, похожие на вены.
— Приведите грека, — велел Хавр.
Двое русов под мышки притащили Спиридона и бросили его на колени перед жрецом. С того места, где стоял Волх, хорошо была видна блестящая от пота лысина грека, окруженная жидкими колечками волос.
— Вот чужак, — объявил Хавр. — Он жил с нами, ел наш хлеб, но не верил в наших богов. Я думаю, настало время призвать к его совести. Давай, грек. Сними свой крест и признай Перуна своим господином.
— Ни за что! — решительно ответил Спиридон. — Я лучше умру, чем предам свою веру!
— Вот краснобай! — удивился Клянча. — А я думал, он труслив, как заяц.
Сердце Спиридона и в самом деле сейчас частило, как у зайца. Заученные слова, которыми он рассчитывал купить жизнь и свободу, жгли ему горло. Из всех ролей роль мученика за веру подходила ему меньше всего. И хоть он говорил свои слова понарошку, ему все равно было страшно. Кому, как не ему, книжному червю, знать магическую силу слов?
Хавр не объяснил, зачем ему понадобился этот спектакль, но Спиридон и сам догадался. Эта догадка не делала ему чести. Но надо было продолжать игру — отрабатывать свою свободу.
Спиридон шмыгнул носом и заявил:
— Никогда и ни за что не поклонюсь я твоему дикарскому богу!
— Вот как? — усмехнулся Хавр. — Ну, как знаешь. Тогда твоя смерть будет угодна Перуну. Громовержец! Тебе посвящаю я кровь этого нечестивца!
