Так… Значит, волк не соврал и не ошибся. Только сейчас Волх понял, как сильно в глубине души надеялся на это. Он малодушно отказался выслушать разведчиков наедине и приказал поднимать свой ближний круг на совет.
Все собрались. Клянча зевал до треска в челюстях. Мичура на ходу приглаживал седые лохмы и морщился, припадая на ногу. Волх нервно барабанил пальцами по столу. Разведчики, смущаясь грязных сапог и рубах, рассказали о своей вылазке.
Действительно, вверх по Мутной поднимались корабли. Подобных в Новгороде еще не видали. Длинные, узкие, с высоко задранным носом, украшенным мордой какого-то чудовища, они были гораздо быстроходней плоскодонных словенских ладей.
На каждом корабле — не меньше пяти десятков гребцов. Одеты они были по обычаю многих северных народов — данов, свеев или тех же русов, но на головах носили жутковатые рогатые шлемы.
— А на каждом корабле есть могучий воин, который бьет в барабан, на каждый удар гребцы делают взмах веслом, а на каждый взмах корабль словно приподнимается над водой и летит вперед. И от этого барабанного боя становится страшно, — закончили разведчики.
Совет молчал, переваривая.
— Да, — сказал, наконец, Мичура скорбно почесав затылок. — А ведь плохо наше дело.
— Не каркай, — оборвал его Клянча. — Нашли чего — барабана бояться. Ну, сколько их там. Около пяти сотен человек. А нас с русами… Ах, леший… забыл опять. Русы-то уходят…
— Вот-вот. Придется тебе, Волх Словенич, гонор забыть, да поклониться Мару, чтоб остался.
— Заткнись, — зашипел на Мичуру Бельд. — А то он нам назло…
Волх ошалело уставился на друзей. Они что думают, он все еще безбашенный мальчишка, каким был десять лет назад? И ради собственного гонора рискнет целым городом? Он сам прекрасно понимал, что перед угрозой нападения отослать наемников — это самоубийство.
— Не надо меня держать за слабоумного, — холодно сказал он. — Будут вам русы. Разведка, что- нибудь еще?
— Нет, — сказал один из разведчиков.
— Да… — неуверенно протянул второй. И толкнул товарища в бок: — Ты что, не помнишь?
— Ах, это? Ну, мало ли что покажется…
— Говорите, — приказал Волх.
— На переднем корабле, с их главным, которого зовут Росомахой, плывет человек… Высокий, страшный… Шкура черная на плечах… В общем, понимай как хочешь, князь, только человек этот как две капли воды — Хавр.
И снова наступила тишина. Волх с раздражением ловил прячущиеся взгляды друзей.
— То есть ты можешь поклясться, что это был Хавр? — сдерживая ярость, спросил он разведчика.
— Нет, ну… Поклясться, конечно, нельзя, но… — запутался он.
— А раз ты не уверен, — прошипел Волх, — то какого лешего нас тут пугаешь, дурак?
— Как глупая баба непослушных детей, — поддакнул Клянча.
Сконфуженные разведчики ушли, ругаясь друг на друга. А Волх с друзьями еще долго совещались, как оборонять город. И получалось, с какой стороны ни посмотри, бояться нечего. Но у всех остался от сообщения разведчиков неприятный осадок. Особенно у Волха.
Когда совет разошелся и князь с Бельдом снова остались вдвоем, Волх спросил:
— Так что ты решил?
— Насчет чего? — не понял Бельд.
— Насчет своего отъезда.
— Какой, к лешему, отъезд? — возмутился сакс. — Ты за кого меня принимаешь? Думаешь, я сейчас сбегу и брошу тебя и город, и…
Волх мрачно посмотрел на осекшегося друга.
— Сейчас бы самое время, — сказал он.
— Даже не думай, — решительно ответил сакс.
На том конце города, где селились русы, всегда было шумно. Служба у наемников в Новгороде оказалась непыльная. Сам факт их присутствия отбивал у окрестных племен или лихих речных разбойников всякое желание лезть на рожон. Днем русы поддерживали форму в потешных поединках между собой, а вечерами допьяна напивались словенскими медами. И тогда начинались песни, женский визг, громкие ссоры, порой заканчивающиеся совсем не потешными драками.
Но всю прошедшую неделю русский конец молчал. Как только наемники узнали, что их воевода Мар поссорился с новгородским князем, они крепко задумались о будущем. Никто не хотел бросать насиженное место, легкую службу, хорошее жалованье и снова испытывать неверную судьбу в поисках удачи. Многие русы пришли в Новгород — тогда Словенск — еще совсем мальчишками — с отцами или старшими братьями. Они по праву считали себя новгородцами и не помнили другой родины.
Никто не хотел уходить. И, возможно, многие сетовали на вспыльчивость молодого воеводы. Сетовали — но не обсуждали. Русы были воины, а не дипломаты, и в их кодексе чести уступки считались унижением. Не стал воевода кланяться Волху — ну и молодец. Раз нашла коса на камень — делать нечего, придется увязывать дорожные мешки.
Потом просочились слухи о враге, угрожающем Новгороду. Русы все так же сидели тихо, но почти упакованные мешки отставили пока в сторону. И в самом деле, за неделю до отхода корабля за русским воеводой прислали из княжьего терема. Мар усмехнулся в усы и ушел с посыльным. Русы собрались в Маровой избе и стали ждать возвращения воеводы.
А на окраине русского конца Мара ждала Туйя.
Несколько дней она просидела под домашним арестом в своей светлице. Вестей от Мара не было. Почему? А вдруг корабль уже ушел — и он уплыл, не попрощавшись? А если корабль еще в Новгороде — тогда почему рус молчит? Потому что нечего ей сказать? Туйя кусала губы и в ярости каталась по постелям, комкая простыни и швыряясь по углам подушками.
Наконец ее терпение лопнуло. Будь что будет. Надо увидеть Мара и поговорить.
Туйя без труда обманула своих тюремщиков и выбралась из терема. Ей даже стало обидно, что отец так мало думал о ней и не счел нужным караулить получше. Крадясь мимо его покоев, она стиснула кулачки и тихо плюнула на порог.
Ни одной служанки Туйя с собой не взяла — все они были дуры или шпионки. Ей не впервой было одной ходить по городу. Разница лишь в том, что раньше ее звали, ее умоляли прийти. Сегодня же она придет незваной. А что если Мар вовсе ей не обрадуется?
На мгновение она нарисовала себе картину. Вот она без стука отворяет дверь в его избу. Там — семейная идиллия. Мар уминает ужин за столом, а эта жирная корова Ясынь, отклячив необъятный зад, с самодовольным лицом подкладывает ему добавки. И оба с недоумением и насмешкой смотрят на нее, застывшую на пороге.
— Убью обоих, — прошептала про себя Туйя. — И избу сожгу.
Несколько раз от таких мыслей она хотела повернуть назад. Но тогда — снова запереться в светелке, сходить с ума от неизвестности… Нет, лучше что угодно, только не это.
К избе Мара она предусмотрительно подкралась с тыла и сначала заглянула в окно. Увидев сидящих за столом сумрачных мужчин, она поняла, что самого Мара дома нет. Но он придет рано или поздно?
И вот уже полтора часа она тенью пряталась на перекрестке, боясь, что ее примут за гулящую девку. Как только село солнце, стало холодно. Земля студила ноги в тонких сапожках, и стыли пальцы, судорожно сжимавшие концы платка.
Идет кто-то. Еще не видя лица, по прыгнувшему в пятки сердцу Туйя поняла: это он. Вместо того чтобы выйти ему навстречу, она прижалась лицом к холодной стене какой-то избы. В наступивших сумерках Мар не заметил ее и прошел мимо. Последнее сияние дня обрисовало его силуэт светящимся контуром. Иди домой, — сурово велел Туйе разум. Но сердце разрывалось, его было уже не удержать.
— Мар! — отчаянно крикнула она, выбегая на дорогу. Он обернулся и застыл на месте. Она не знала, что делать. Почему он не подойдет? Он издевается над ней! Да пошел он к лешему!
