законам природы. Тогда к чему эта уступка, зачем брать с собой врача, раз его услугами не думают пользоваться? Ему стало стыдно за этих людей, и он вернулся в свою комнату, чувствуя себя лишним и немного смешным.
— Приготовьте все-таки пилюли опиума, — сказала сестра Гиацинта, провожая его до бельевой. — К вам обратятся за ними, у нас есть больные, за которых я неспокойна.
Она смотрела на него своими большими голубыми глазами, нежными и добрыми, вечно улыбающимися. От быстрого движения ее ослепительная кожа порозовела. Она дружески попросила его:
— Вы мне поможете, если надо будет поднять или положить больного?
Тогда, при мысли, что он может быть ей полезен, доктор Ферран перестал жалеть о том, что приехал. Он вспомнил, как сестра Гиацинта ухаживала за ним, когда он был при смерти, и братской рукой подавала ему лекарства, улыбаясь ангельской улыбкой бесполого существа, в котором было нечто от женщины и нечто от товарища.
— Сколько угодно, сестра! Я весь к вашим услугам и счастлив буду вам помочь! Вы сами знаете, как я вам обязан!
Сестра Гиацинта приложила палец к губам, призывая его к молчанию. Никто ей ничем не обязан. Она только служанка больных и бедняков.
В эту минуту в палате св. Онорины появилась первая больная. Это была Мария, которую внесли в ящике Пьер и Жерар. Покинув вокзал последней, она прибыла раньше других, которых задерживали бесконечные формальности; теперь карточки раздавали как попало. Г-н де Герсен расстался с дочерью, по ее желанию, у входа в больницу: она беспокоилась, что гостиницы будут переполнены, и хотела, чтобы отец тотчас же обеспечил себя и Пьера комнатами. Мария устала и, хотя была очень огорчена, что нельзя сразу отправиться к Гроту, все же согласилась ненадолго лечь в постель.
— Милое дитя мое, — говорила ей г-жа де Жонкьер, — в вашем распоряжении три часа. Мы уложим вас в постель. Вы отдохнете от своего ящика.
Она приподняла девушку за плечи, а сестра Гиацинта поддерживала ноги. Кровать стояла посреди палаты, у окна. Мгновение больная лежала с закрытыми глазами, как будто это перемещение лишило ее последних сил. Затем она потребовала Пьера; она волновалась, говоря, что ей надо кое-что ему сказать.
— Не уходите, мой друг, умоляю вас. Поставите ящик на площадку лестницы, а сами оставайтесь здесь, я хочу, чтобы вы отвезли меня к Гроту, как только позволят.
— Вам лучше, когда вы лежите? — спросил священник.
— Да, да, конечно… Впрочем, не знаю… Господи, я так хочу поскорее быть там, у ног пресвятой девы!
Пьер унес ящик; одна за другой стали прибывать больные, и это отвлекло девушку от ее мыслей. Два санитара вели под руки г-жу Ветю и, одетую, положили на соседнюю кровать; она лежала неподвижно, еле дыша; лицо у нее было желтое, застывшее, как у всех страдающих раком. Больных укладывали, не раздевая, и советовали им постараться вздремнуть. Те, для кого не хватило кроватей, садились на тюфяки, разговаривали, разбирали свои вещи. Элиза Руке, поместившаяся слева от Марии, развязала корзинку, чтобы достать чистый платок, и очень горевала, что у нее нет зеркала. Не прошло и десяти минут, как все кровати были заняты; когда появилась Гривотта, которую вели, поддерживая, сестра Гиацинта и сестра Клер Дезанж, пришлось положить тюфяк на пол.
— Посмотрите, вот тут есть матрац! — воскликнула г-жа Дезаньо. — Ей будет здесь хорошо, далеко от двери и сквозняков.
Скоро прибавилось еще семь тюфяков — их положили в ряд среди палаты. Стало трудно передвигаться; лишь узенькое пространство оставалось свободным; нужно было крайне осторожно ходить по палате, чтобы не задеть больных. Около каждой стояла картонка или чемодан, а в ногах импровизированного ложа, среди простынь и одеяла, образовалась груда тряпья. Эта больница производила впечатление жалкого походного госпиталя, устроенного наспех после большой катастрофы, пожара или землетрясения, выбросивших на улицу сотни пострадавших бедняков.
Госпожа де Жонкьер ходила по палате, подбадривая больных:
— Не волнуйтесь, дети мои, постарайтесь немного поспать.
Но ей не удавалось их успокоить, она сама вместе с дамами-попечительницами, находившимися под ее начальством, своей растерянностью только увеличивала лихорадочное возбуждение больных. Некоторым надо было переменить белье, кое-кому оказать другую помощь. Одна женщина с язвой на ноге так стонала, что г-жа Дезаньо решила сделать ей перевязку, но, несмотря на все мужество, эта увлеченная своим призванием сестра милосердия чуть не упала в обморок от невыносимого зловония. Более здоровые требовали бульону, передавали друг другу чашки; слышались разные вопросы, раздавались противоречивые распоряжения, которые оставались невыполненными. И среди всей этой суеты, от души веселясь, бегала, танцевала и прыгала Софи Куто; ее окликали со всех сторон, лаская и любя за надежду на чудо, которую она вселяла в душу каждого из этих обездоленных людей.
А время шло. Пробило семь часов, и появился аббат Жюден. Он был капелланом палаты св. Онорины и опоздал только потому, что не мог найти свободного алтаря для обедни. Его встретили нетерпеливые восклицания, раздавшиеся со всех кроватей:
— Ах, господин кюре, пойдемте, пойдемте сейчас же!
Больные испытывали страстное, с минуты на минуту возраставшее желание, как будто их сжигала жажда, которую мог утолить только чудесный источник. Сидевшая на тюфяке Гривотта сложила руки, умоляя скорее отвести ее к Гроту. Не было ли началом чуда это пробуждение ее воли, эта лихорадочная потребность исцелиться? Девушка прибыла сюда в обморочном состоянии, безучастная ко всему на свете, а сейчас она сидела; ее черные глаза перебегали с предмета на предмет, ее мертвенно-бледное лицо порозовело, она нетерпеливо ждала счастливой минуты, когда за ней придут; казалось, она уже воскресала.
— Умоляю, господин кюре, скажите, чтобы меня отнесли к Гроту. Я чувствую, что исцелюсь.
Аббат Жюден с мягкой, отеческой улыбкой слушал больных, ласковыми словами умеряя их нетерпение. Вскоре они отправятся. Но надо быть благоразумными, дать время все организовать; к тому же святая дева не любит, чтобы ее тревожили до времени, и оказывает свою милость самым благонравным.
Проходя мимо кровати Марии, которая сидела, молитвенно сложив руки, и прерывисто шептала молитвы, аббат остановился.
— Вы тоже, дочь моя, слишком спешите! Успокойтесь, милосердия хватит на всех.
— Отец мой, — тихо проговорила она, — я умираю от любви. Сердце мое переполнено мольбой, я задыхаюсь.
Священник был растроган страстью этой худенькой девушки, такой молодой и красивой и так страдавшей от тяжелой болезни. Он стал успокаивать ее, указав на г-жу Ветю, неподвижно лежавшую с широко раскрытыми глазами, устремленными на проходивших мимо нее людей.
— Взгляните на вашу соседку, как она спокойна! Она собирается с силами, и она права, отдавая себя, как дитя, в руки господа.
Но г-жа Ветю еле слышно прошептала:
— О, как я страдаю, как страдаю!
Наконец без четверти восемь г-жа де Жонкьер объявила больным, чтобы они готовились. Вместе с сестрой Гиацинтой и г-жой Дезаньо она стала помогать им застегивать платье и надевать обувь. Все старались приодеться, всем хотелось предстать перед девой Марией в более привлекательном виде. Многие помыли руки. Другие развязали свои узлы, надели чистое белье. Элиза Руке нашла наконец карманное зеркальце у очень кокетливой соседки, огромной женщины, страдавшей водянкой, и, поставив его перед собой, тщательно повязала голову платком, чтобы скрыть чудовищную кровоточащую язву на лице. Стоя перед больной, Софи с глубоким интересом смотрела на нее.
Аббат Жюден подал сигнал — пора отправляться к Гроту. Он намерен сопровождать своих дорогих страждущих дочерей во Христе, как он выразился; дамы-попечительницы и сестры остались, чтобы прибрать в палате. Палата быстро опустела, больных перенесли и проводили вниз, причем не обошлось без
