святилище.
Взглянув на руки, на которых застыла кровь Сцеволы, Ромул согласно кивнул. Головная боль и долгое напряжение измучили его до предела — так он обычно чувствовал себя после битвы. К счастью, бои пока закончились. Ромул вспомнил приглашение Сабина и решил непременно погостить в его доме.
После того, как уладит дело с Фабиолой.
Несколько дней, проведенные в пристанище ветеранов, дали Ромулу столь необходимую передышку. Его, приверженца Митры, ветераны встретили как товарища, и Ромул, оставляя Фабиоле время заново расположить к себе Брута, не спешил с ней встречаться. Ему было о чем поразмыслить. Выспавшись и отдохнув, он вместе с неразлучным Маттием наведался в лагерь своей центурии — показаться на глаза Сабину и остальным, чтобы не числили его погибшим. При виде их мятых лиц и заляпанных вином туник Ромул не испытал ни малейшего искушения поддаться на уговоры и поучаствовать в очередной попойке. Пообещав Сабину приехать в гости, он поспешил обратно в митреум. Измученный прежними бурными празднествами, юноша с наслаждением отдался спокойной жизни. Умеренная еда, моления и тихий отдых казались благословением богов. Вскоре он понял, что ценит здесь не только беззаботность: затишье давало ему время разобраться в собственных мыслях, в которых неразрывно переплетались Цезарь-насильник, Цезарь-отец и заговор Фабиолы.
За три дня он так ни к чему и не пришел.
Из детских воспоминаний всплывала жгучая ненависть к насильнику матери и неизбывное желание вонзить негодяю нож в сердце. Встреча с диктатором, освобождение от рабства и военные походы под началом Цезаря вызывали безмерное уважение к личности главнокомандующего. Ромул не боялся себе признаться, что его преданность Цезарю не просто близка к любви — она и есть любовь. И теперь это осознание переполняло юношу виной: может, любовь была даже сыновней? Как он смел любить насильника собственной матери?
И все же любил.
Раз за разом он повторял себе, что Фабиола ошибается. Коль Цезарь не признался в изнасиловании, с чего она взяла, что они его дети? Их отцом мог быть любой из тысяч безликих нобилей, полнящих Рим, и Ромул все больше верил, что так оно и есть. Как только он заставлял себя посмотреть на дело с другой стороны: не поверить ли Фабиоле, не помочь ли в ее замысле? — он мгновенно приходил в ярость. Он даже сравнивал Цезаря с Гемеллом: ведь купец еще хуже! Он насиловал их мать постоянно, не однажды! И если у Ромула не поднялась рука его убить, то неужели с Цезарем будет проще? Мысль об убийстве диктатора всякий раз лишала его покоя, он злился на Фабиолу за то, что она пытается развенчать его веру в Цезаря, и ненавидел себя за то, что не верит сестре. Мысли сбивались в плотный клубок, голова шла кругом, решение не приходило.
Видя, что Ромулу нужно побыть одному, Секунд и остальные ветераны его не трогали. Даже Тарквиний держался поодаль, лишь изредка заглядывая к товарищу на всякий случай — вдруг Ромулу нужно поговорить? Поговорить обычно не требовалось, и гаруспик понимающе исчезал. Ромул (не настолько погруженный в себя, чтобы не замечать такой заботы) догадывался, что друг теперь видит в нем не юнца, а взрослого мужчину, который способен решать сам за себя, и положение от этого только усложнялось. У гаруспика, помимо прочего, были и собственные трудности: вместо того чтобы исчезнуть, картины сгущающихся над Римом туч приходили чуть ли не ежедневно, затмевая остальные видения. Ромул, к своему стыду, этому даже радовался. Ведь если Тарквиний не видит ответов, то спрашивать о том, чей ты сын, сейчас бесполезно. Может, оно и к лучшему, рассудил Ромул, окончательно намеренный разобраться во всем сам.
На четвертое утро юноша решил, что пора идти к Фабиоле. Правда, он хорошо понимал, что если бы сестра о нем волновалась, то уже давно за ним прислала бы. Ведь она знает, где он живет. Уговаривая себя, что ей, наверное, нужно время на примирение с Брутом, Ромул все же не мог избавиться от досады. Дом Брута находится не так уж далеко.
— Хочешь, пойду с тобой? — спросил Тарквиний.
— Нет, спасибо. Я должен сам.
Умытый и гладко выбритый Ромул уже стоял на пороге в новой солдатской тунике, на которой красовались начищенные до блеска фалеры, и в тщательно смазанных калигах. Пусть он простой легионер — он предстанет перед сестрой во всей красе. Юноша подозревал, что Фабиоле могут не понравиться его награды, однако он не собирался оставлять их дома: полученные из рук самого Цезаря, они значили для Ромула слишком много.
Гаруспик понимающе кивнул.
— А ты чем займешься? — спросил его Ромул.
— Как обычно, попробую увидеть будущее. Или судьбу Бренна.
С улыбкой кивнув, Ромул вышел. По пути к дому Брута он болтал с Маттием, не задумываясь больше о делах. Все мысли были заняты свиданием с сестрой. Многолетняя мечта наконец станет явью, они поймут друг друга мгновенно, как в детстве! Ромула переполнял восторг, он предвкушал радость встречи и счастье нового узнавания друг друга после десяти лет разлуки. Наконец-то он услышит от сестры рассказ о том, как она из униженной рабыни превратилась в любовницу одного из самых видных аристократов Республики, и о том, пыталась ли она найти их мать. А Фабиола наверняка будет жадно спрашивать обо всем, что он видел и испытал за время разлуки.
Мечты схлынули сразу же, как только Ромул ступил в дом Брута. Он назвал свое имя дежурному оптиону, главному над охраняющими дом легионерами, и его провели внутрь. В атриуме какой-то высокопоставленный военный в парадных одеждах передавал гонцу пергаментный свиток.
— Доставить лично в руки Цезарю, — отчеканил он. — Дождаться ответа.
Солдат, вскинув руку в четком приветствии, пронесся мимо Ромула, и юноша нахмурился: даже здесь ему напоминают о диктаторе прямо с порога.
— Кто этот человек?
Властный окрик вернул Ромула к действительности. Встретив подозрительный взгляд военного, юноша разозлился: да кто он такой, этот выскочка? Однако, соблюдая армейский порядок, промолчал и дождался, пока за него ответит оптион.
— Брат Фабиолы, — торопливо объяснил тот. — Ветеран-легионер. Пришел по приглашению.
— Ясно. — Военный презрительно вздернул бровь. — Проводить в дом.
Пока оптион вел его через просторный таблинум, Ромула чуть не трясло от ярости: интересно, Брут к нему отнесется так же, как этот самонадеянный тип? Тут же всплыла неприятная мысль, что нынешнее окружение Фабиолы неминуемо будет считать его низшим. «До тех пор, пока тебя не признают сыном Цезаря», — услужливо подсказал внутренний голос, и Ромул поразился такому мгновенному отклику. Идея казалась фантастической: если Фабиола права, то у диктатора есть более близкие родственники, чем внучатый племянник Октавиан, официально объявленный наследником. «Я брежу, — напомнил себе Ромул. — Мы бывшие рабы, а не аристократы».
Несмотря на снедающую его тревогу, он успел заметить красоту и великолепие сада во внутреннем дворе дома. Везде журчала вода — текла по миниатюрным каналам, брызгала изо рта нимф, плескала в аккуратных фонтанах. Изящные, тщательно раскрашенные статуи дриад и фавнов лукаво выглядывали из- за пышных деревьев. Всюду, как и в только что виденных комнатах, царила роскошь.
Чувствуя себя все более неловко, Ромул вслед за оптионом прошел в небольшой открытый зал, где на столе из розового дерева красовались приготовленные для завтрака фрукты и хлеб. Пол украшала удивительная мозаика, изображающая всадника во главе армии гоплитов, сражающейся против темнокожих воинов-пехотинцев, конницы и слонов.
— Это Александр Македонский, — негромко пояснил оптион, видя, что Ромул восхищенно разглядывает изображение.
— Я так и думал, — ответил Ромул, вспоминая рассказы о великом греческом полководце, слышанные во время похода на восток от Селевкии. Правда, приятные воспоминания тут же схлынули при виде слонов, как всегда напомнивших ему о Бренне.
Оптион, не подозревающий о душевных муках собеседника, пустился в пояснения.
— Александр был непревзойденным полководцем. И кто знает, какие земли еще завоевал бы, не
