У тихой пристани
Хотя был ноябрь, и погода стояла переменная, воздух в Сан-Франциско показался всем благодатным. Русский консул приютил Илью и Елену у себя на вилле. По совету местных врачей Илья решил остаться здесь до весны, тем более, что через месяц Елена должна была стать матерью.
Расставание было грустное.
– Вадим, я не жилец на свете! Прощай и исполни мою последнюю просьбу: побереги Елену и нашего ребенка. Будь ему отцом!
– Будь спокоен, Илья, – сказал он в ответ. – Ты еще поправишься… приедешь в Россию. А я… конечно, в случае… обещаю тебе.
Елена пошла проводить его.
Она не выдержала его взгляда и, склонившись к нему, стала целовать его в бледный, холодный лоб.
– Ну, что же, Елена, – сказал он тихо, – Вадим – хороший человек!
Вскоре после рождения сына скончался Илья.
Только весной добралась она до Петербурга. В Кронштадте ее встретил Вадим уже в офицерской форме. Бледная, измученная Елена бросилась к нему. Он крепко обнял ее. Она плакала в его объятиях, и, пока она не выплакала своего горя, всех своих мук и страданий, он не выпускал ее из своих объятий.
Предсказание Уильдера насчет 'Дианы' исполнилось. Бедная 'старуха' оказалась 'обреченной'. Мороз так разорвал ее днище, что чинить ее было невозможно. Она лежала на боку, почти у берега, на камнях. Ее разоружили. Орудия ее пошли на вооружение редутов и 'фортеций'. Обещанная эскадра весной, конечно, не явилась, а взамен воинской команды прислали на Аляску в форты и редуты из Сибири ссыльных каторжан. Команду 'Дианы' отвезли в Охотск и отправили в Санкт-Петербург сухопутно.
Министр принял Накатова очень сухо и никакой благодарности ему не выразил, а когда Накатов заговорил о поведении барона и показал две записки, компрометирующие барона, адмирал прочел записки, сделал кислое лицо и бросил их в топившийся камин…