– Да ты, зятек, не бойся, – сказал старик, подмигивая, – хоть ту реку я и позабыл. (Скрали у меня план-то!) Да у меня с пуд золота зарыто в лесу у Михайловского редута. В лесу схоронил. Авось найдем – все вам отдам. Мне к чему? Не к чему!
– Вот посмотрите, – сказал Илья и протянул тестю записку.
– Откуда… у тебя?… Как ты узнал?
Фамилия эта привела старика в бешенство.
Он притих и теперь стал мечтать о том, как поедет с Ильей на ту реку, которая одному ему известна.
С этого несчастного дня характер старика резко изменился, – он вдруг замкнулся в себе, замолчал, даже с Ильей и Еленой о золоте больше не говорил. Смотрел на них волком исподлобья.
Нортоновский залив был забит льдом. Словно все северные льды стремились залезть именно в этот злосчастный уголок материка. Льдины лезли одна на другую, спирались, шли стоймя, вертикально – видно было, что море более чем на версту от берега было завалено льдом.
Вдали среди льдов, почти у берега, видно было какое-то судно. Оно было затерто льдами и лежало почти набоку. Не то 'Алеут', не то 'Камчадал' – разобрать издали было трудно: похожи были обе шхуны одна на другую, как два близнеца.
Шкипер 'Стара' высадил своих пассажиров на остров Стюарт – дальше идти было невозможно – и немедля снялся с якоря, поднял паруса и ушел в открытое море, подальше от ледяных гор, которые все ползли и ползли с севера в проклятый Нортоновский залив. От острова Стюарта до редута море представляло собою хаос ледяных глыб, застывших в самых причудливых положениях. Вот почему небольшой пролив в несколько верст пришлось идти целые сутки. Измученные люди без топоров, без ломов, чуть не голыми руками прокладывали себе дорогу среди многосаженных ледяных глыб, стоящих на дыбах, висящих над головами путников. Наконец продрались до редута. Явились… не на радость себе, не на радость и тем, кто там в редуте сидел. Там уже начинался голод. А тут прибавилось еще более ста человек.
Придумано было жестоко, но по-американски остроумно. С одной стороны, они оказали некоторую любезность – 'выпустили на свободу' всех пленных, этим снимали с себя обязанность кормить больше сотни человек, с другой стороны, они этих 'освобожденных' обрекали на муки голода и холода. Этим усложняли действия русского управления Аляски и, быть может, обрекали на гибель целый состав опытных охотников, знающих край.