Наконец он снова появился в дверях кабинета.
— Часа через два пойдешь на комиссию, — бросил он с улыбкой и удалился.
— Не волнуйся, все будет хорошо, — успокаивала меня жена.
Два часа мы проходили по госпитальному парку в ожидании комиссии.
Председатель, пожилой врач, после долгих расспросов предложил списать меня с летной работы. Тогда в разговор вступил Малышкин и убедительно опроверг его мнение.
— Ну, раз вы настаиваете — тогда другое дело, — сдался председатель.
В эту минуту Малышкин был для меня самым дорогим человеком на свете. Я не находил слов благодарности.
— Знайте, Евгений Трофимович, что первый фашистский самолет будет сбит в вашу честь, — сказал я, пожимая ему руку…
— Все в порядке, — объявил я Тамаре, выходя из кабинета.
— Ну, поздравляю, — обрадовалась она и, словно боясь, что врачи могут передумать, потянула меня к выходу.
Новая забота ожидала в отделе кадров, куда я явился за проездными документами.
— Ваша должность уже занята, — спокойно сказал кадровик, заглянув в толстую тетрадь, исписанную фамилиями. — Поедете на Первый Белорусский фронт.
— А какая должность в нашем полку свободна? — спрашиваю его.
— Должность заместителя командира полка, но ведь для вас это понижение.
— В этом полку я воюю не первый год, с ним и закончу войну, прошу направить меня именно туда, — решительно заявил я.
— С понижением?
— Это не имеет значения. Лишь бы в родной семье.
— Хорошо, если вы настаиваете, поедете в свой полк, но, повторяю, только заместителем.
К вечеру, пробившись сквозь плотную толпу военного люда, мы с Тамарой сели в вагон. Пассажиров тут было столько, что не повернуться, под потолком висело облако махорочного дыма. Но все это мало волновало: лишь бы ехать!
Через сутки добрались до Киева, здесь нужно делать пересадку. До прибытия нашего поезда оставалось еще несколько часов, и мы решили побродить по городу. Вместо улиц кругом были развалины. А сколько людей погребено под ними! Об этом мы узнаем позже — страшные цифры и факты. Очищая улицы, киевляне разбирали груды камней. Здесь же работали и военнопленные. Одни из них смотрели виновато, другие — враждебно.
На следующее утро наш поезд остановился на разбитой до основания станции Шепетовка. Говорят, ее разрушили наши штурмовики, уничтожая эшелоны противника.
Я выбрался из вагона глотнуть свежего воздуха и взглянуть, как тут поработали наши товарищи по оружию. Медленно иду по перрону, оглядываясь по сторонам. Вдруг среди множества незнакомых лиц замечаю лицо друга.
— Коля, Нестеренко! — крикнул я, еще не веря своим глазам. Ведь Нестеренко, как мы знали, погиб, разбился вместе с самолетом.
Но это был действительно он.
Мы бросились друг другу навстречу и крепко обнялись. Коля! Живой и здоровый! Только шрамы на лице… Я потянул его за собой, в вагон, познакомить с Тамарой. Он удивился: как это я, закоренелый холостяк, вдруг женился, не дождавшись конца войны.
— Ну а как твоя семья? — спросил я.
— Жена погибла, а дочка Люда у сестры, — с грустью ответил Коля.
— Расскажи, как жив остался, — тормошил я товарища, — ведь ты вместе с самолетом на глазах у всей эскадрильи упал. Знаешь, от той истребительной группы всего три летчика осталось: мы с тобой да Сенечка, он в нашем корпусе воюет. Тоже был не раз ранен…
— Вспоминать тяжело, — сказал Коля. — Помню только, как падал. Потом очнулся в темном чулане и никак не мог понять, где нахожусь. Попытался встать, не смог: все болит, будто под прессом держали. Чувствую, голова и рука перевязаны, а ног как будто совсем нет. Лежу на подстилке, через щелку свет пробивается, пахнет старыми кадушками, сеном и мышами. Не думал никогда, что действительность за сон можно принять. Оказывается, можно. Думал, вижу все во сне, только проснуться не могу…
Потом начало возвращаться сознание, вспомнил, как вылетели, как линию фронта перешли… И тут до меня дошло, что я на занятой немцами территории. Но где и у кого?
Пролежал я в этом чулане три месяца. Подобрали и спрятали меня колхозники. Когда я упал, к месту падения подбежали женщины, вытащили меня из самолета, раздели и побросали все в огонь — и форму и документы: немцев боялись. И остался я гол как сокол, нечем доказать, кто я такой.
Поправившись, двинулся на восток. Шел ночами. До фронта добрался, когда бои шли на Волге. Чудом остался жив при переходе переднего края. Если бы знал положение на фронтах, взял бы севернее и вышел на спокойный участок, а то прямо в самое пекло попал. Перешел ночью. Ну, теперь, думаю, у своих, разберутся. Но не тут-то было. Неделю под арестом находился. Потом дали автомат и послали на передовую. Воевал рядовым, через некоторое время присвоили звание сержанта, стали в разведку посылать. Радуюсь — поверили. Орден Красного Знамени получил, пока был в пехоте. Закончили окружение под Сталинградом, Паулюса забрали в плен, тогда только направили меня в запасной авиационный полк: к этому времени установили, кто я есть. На истребителях не летаю, переквалифицировался на штурмовика: все с азов начинал. Так-то вот…
Ночью Нестеренко сошел на одной из станций западнее Львова, а мы с Тамарой доехали до последней действующей станции. Дальше уже был фронт.
В родной семье
Тот, кто во время войны лежал в госпитале и, начав поправляться, неотступно думал, как вернуться в свою часть, кто ночами мечтал об этом, строя самые дерзкие планы, вплоть до самовольного побега, тот хорошо знает, каким радостным бывает возвращение в родной полк.
Последние километры казались бесконечными. Но вот я увидел ряды замаскированных боевых самолетов, полевой аэродром… Трудно описать бурю нахлынувших на меня чувств!
Тут меня ожидал и еще один сюрприз. Высокий летчик с изможденным лицом, прихрамывая, бросился мне навстречу.
— Орловский? Коля?
— Он самый!
— Жив?
— Жив!
Вот это встреча!
Пережить Орловскому пришлось немало. В декабре 1943 года немцы сбили его и, тяжело раненного, взяли в плен.
— Теперь, товарищ командир, — рассказывал Орловский, — я по-настоящему узнал, что такое фашисты.
Раньше видел их на расстоянии, а когда столкнулся лицом к лицу, да еще безоружный… Лежу, раненный, встать не могу, а он меня, скотина, сапогом бьет.
— Поправишься, за все рассчитаешься, — стараюсь успокоить взволнованного воспоминаниями товарища.
— В долгу не останусь. Ох как я еще буду бить! Только бы поскорее окрепнуть.
Попав в плен, Орловский вскоре попытался бежать. Но раненный далеко не уйдешь. Его поймали и снова бросили в лагерь. Вызволила летчика наступающая Красная Армия. Он сразу же начал разыскивать свой полк. И вот мы сидим рядом с Орловским. Смотрю на него и глазам не верю: из мертвых воскрес. На следующий день его отправили в госпиталь подлечиться.
