— Уходи вверх, вверх уходи, — закричал Виктор, — сверху бей и снова уходи. Давай за мной, я имитирую, ты бей!
Юнкерс крутился с отчаянностью обреченного и имением опытного аса. Они снова и снова атаковали его то вместе, то поодиночке, а он умудрялся уворачиваться и все тянул к виднеющимся уже неподалеку Миусским вершинам. Наконец, после очередной Колькиной атаки, мотор вражеского самолета остановился, Юнкерс снизился и запрыгал на неровностях заросшего бурьяном поля.
— Колька, врежь еще разок. Может он симулирует…
Но ведомый лишь разводил руками в кабине. Боеприпасы кончились не только у Виктора.
— Поздравляю с победой! Пойдем домой….
Только сейчас Виктор вдруг понял, что жутко устал. Что лицо заливает пот, в глазах пляшут черные мухи, а гимнастерка под регланом мокрая, хоть выжимай. Он направил истребитель вверх, немного радуясь, что все кончилось и он по-прежнему жив. Перебивая эту радость, черной занозой в душе сидело зрелище сгоревшего парашюта одного его пилота и судьба другого, расстреливаемого Юнкерсом.
Мотор кашлянул раз, другой и вдруг замолчал. Виктор остолбенел, на спине выступила очередная порция пота, но тренированное тело уже жило собственной жизнью: выключая зажигание, подыскивая подходящую площадку, выпуская шасси. Наступила непривычная, пугающая тишина. Земля оказалась на редкость неприветливой, самолет отчаянно закозлил подпрыгивая, но, в конце концов, замер. Вверху, в десятке метров промчался Як ведомого и Виктор даже успел рассмотреть его перепуганные глаза.
— Колька, давай домой, — он бросил взгляд на карту, глянул на упершиеся в «0» стрелки обоих топливомеров. — У меня бензин вышел. Курс семьдесят, примерно тридцать километров.
Ведомый качнул крыльями и улетел на восток, Виктор остался один. Сперва он вылез было наружу, осмотрел повреждения, но весенний ветер оказался на редкость сильным и холодным. Нога все еще слабо кровоточила, хотя внешне ранение казалось россыпью очень глубоких царапин. Идти в деревню за помощью не было сил и он, наскоро перебинтовавшись, забрался в кабину, и задремал, резонно полагая, что подмога скоро подоспеет сама.
— Летчик, летчик, ты живой? — ручка управления ударила по ногам, и Виктор вскинулся, приложившись головой о плексиглас фонаря.
— Живой! — трясущий элерон красноармеец, смугловатый, с густыми обвислыми усами и медалью «За оборону Сталинграда», широко осклабился. В десятке метров от самолета стояла полуторка, в кузове сидело еще четверо бойцов и таращились на русалку. Вырезанный из фольги лифчик перед вылетом был снят, и она предстала во всей красе.
— Старшина Попов, — он козырнул Виктору, — помощь требуется?
— Лейтенант Саблин, — Виктор выбрался из кабины. — Там, километрах в пяти восточней, Юнкерс подбитый. Туда бы съездить, а то вдруг немец удрать успел.
— Так уже, — Попов осклабился еще сильнее и махнул рукой. Сидящие в кузове подняли с пола и вытолкнули вниз высокого, атлетического вида человека, в немецкой летной форме. Летчик был основательно избит, сплевывал кровью, но смотрел зло и нагло.
— Эк вы его.
— Хотел в степи спрятаться, — скривился старшина, — как догнали, отстреливаться пытался, а потом драться кидался. Пархоменко вон в глаз засветил.
Один из бойцов щеголял здоровенным фингалом.
— А второй где?
— Второй в кабине остался, убитый. Полголовы оторвало. А этот в степь убежал. Ну мы то на машине, быстро нагнали. — Попов достал из кармана шинели серую книжицу с нарисованной эмблемой «Люфтваффе», открыл. — По немецки понимаешь? — Он всмотрелся в чужие буквы, — Эк понаписали-то, хрен разберешь. Какой-то Ридел наверное.
— Стрелка я хлопнул, — Виктор зло ощерился, — крутился сука, как балерина. — Он достал папиросы, протянул пачку старшине. Подошедшие бойцы мигом ее ополовинили. — А потом бензин кончился, покойничек успел баки продырявить. Кстати, а чего вы немца так ободрали? Где его пистолет, парашют, часы?
— Так это наш пленный, — лицо старшины было как у каменного истукана, — что хотим, то и делаем…
— А сбивал его я, — Виктор от трофеев отказываться не собирался. — Себе можете барахло стрелка забрать.
Попов поджал губы, и скоро на крыле Яка лежали аккуратно сложенные вещи немецкого летчика. Увидев часы, Виктор решил, что этим трофеем он делиться ни с кем не будет. Взял немецкий пистолет, передернул затвор и в траву упал маленький желтый патрон.
— Хитро он отстреливался, — усмехнулся Саблин
— Пальнул пару раз, — в свою очередь улыбнулся Попов, — мы очередь над головой дали, так он сразу руки задрал. А Пархоменко с него крест снял, тот в драку и кинулся.
— Куда вы его сейчас? В расход?
— Да в штаб отвезем, — вздохнул старшина. — Только расписочку напишите, что вещи пленного забрали.
Немец вдруг приосанился и начал что-то говорить. Поза у него при этом была такая гордая, словно это они все были его пленниками.
— Закрой пасть, — процедил Виктор, — моего летчика на земле добивал, мразь.
Даже помятый и ободранный пленный вызывал в нем не жалость, а ненависть. Немец разразился новой лающей тирадой. Высокий, плечистый, с мужественной челюстью, он даже в таком плачевном виде производил впечатление сильного и опасного человека. Он вдруг указал на самолет Виктора, показал жестом, как заходит ему в хвост, изобразил стрельбу и, махнув рукой, очертил падение сбитого.
— Чего это он, — спросил старшина?
Пленный разразился новой лающей тирадой, из всех его слов Виктор разобрал только «Як» и «капут».
— Капут? Капут? Ах ты сука, — разъярился он, — Вот тебе капут! — выстрел хлопнул резко и зло. Пуля попала немцу прямо между глаз, он нелепо взмахнул руками и завалился на спину, забился на земле, нелепо вздрыгивая ногами.
— Товарищ лейтенант, вы чего? — старшина выглядел ошарашенным. — Это же пленный… его нельзя…
— Да пошел он, — Виктор и сам не понял, почему выстрелил. — Еще и дразнится, сученок.
В воздухе повисла напряженная пауза.
— Товарищ лейтенант, проедем с нами, — предложил наконец Попов. Красноармейцы поддержали его одобрительным гулом.
— Да никуда я не поеду, — огрызнулся Виктор, — сейчас сюда мои прилетят.
Старшина угрюмо замолчал, нехорошо посматривая на Виктора. Красноармейцы сгрудись за его спиной. Конфликт нужно было как-то гасить.
— Летчик мой, на вынужденную сел, вот так же как я сейчас. А этот гандон, — он мотнул головой в сторону затихшего немца, — его из пулеметов добивал. Да какого хера, — заорал он, — какого хера жалеть их? Они нас жалеют? Я звеном против шестнадцати дрался сегодня, и все…нету у меня больше звена. Пацанам по девятнадцать лет было… Сдох сука и правильно… всех… всех их кончать…
Виктор выдохся. К свинцовой тяжести навалившейся после боя прибавилась опустошенность и апатия. Он устало уселся там же где и стоял, зашарил по карманам в поисках курева. Старшина вернул ему его же пачку, ловко вытянув себе еще одну папиросу.
— А мне что теперь делать? — спросил он, — ты стрелял, ты и думай теперь. Расписку напишешь?
— Расписку? — Виктор едва не проглотил папиросу, — да ну нахрен! Убит, при попытке к бегству?
— Немец живой был нужен, — старшина словно хлебнул уксуса, — может медаль дали бы…
— Ага. Орден Сутулого. Тебе какое дело до командирских наград? Или, думаешь, в штабе про тебя вспомнили бы?
Старшина вздохнул.
— Документы забирайте, — расщедрился Виктор.
