сорок четвертого года. Лодка U-455, тип VII C. Эта лодка в Атлантическом океане и Средиземном море орудовала с июня сорок первого, когда ее построили, и до сорок четвертого, когда потопили. Она уничтожила два британских судна:
— Вот сволочь, нашу французскую посудину сгубила, сволочуга, — бурчит Антония, вынося из подвала трехлитровую бутыль «Черного ворона».
— Да. Как минимум одну. Но нерасстрелянных боеприпасов там в ней хватает и на десять. Мы мины через отверстие в корме вынимаем и постепенно ликвидируем. Возимся с августа.
— И сколько продлится еще эта ваша работа?
— Ну, еще месяц. Как минимум. Если не два.
Наталия облегченно вздыхает. Ура, можно не спешить и завтра не нырять.
— А вы-то, синьора, вообще подводным плаванием занимались когда-нибудь?
— Я, когда училась в лицее, ездила нырять с аквалангом, тут близко, к подводному Христу. Наши мальчики доплывали и дотрагивались, а я, как ни старалась, так ни разу до Христа не донырнула.
— В каком ты лицее училась, Наталия? Ты ведь в Турине? Я тоже! — в первый раз за все время обращается при Викторе к ней Антония.
Но это при Викторе. Дамы провели тут, на холме, пока Виктор был в больнице, не менее трех часов. И, ох, кто знает — чего они без него тут друг другу навыкладывали.
— В Коттини, в художественном, архитектура и скульптура. А ты небось в классическом?
— Ну да, без фантазии. «Кавур» на площади Бернини… И в любом случае я его окончила, увы, на пятнадцать лет раньше тебя.
Наталия вспыхивает, опускает глаза, лицо напряженное, безрадостное.
Виктору и хотелось бы ее повеселить, ей явно не по себе, но Виктора самого кто порадует? Или хотя бы отвлечет? Все его мысли в реанимационном боксе. Скорей бы утро, когда больница откроется.
Беседу спасает пресловутая подлодка.
— В общем, эта лодка лежит на глубине ста двадцати трех метров. Там мы нашли тела членов экипажа.
— А вы не испугались, что там тела?
— Так это моя работа, чего пугаться. Я вынимал останки, по ходу дела загарпунил спрута.
— Ну, это нечестно. Спасатель не должен нападать на беззащитное животное.
— Беззащитное само напрашивалось. Мою ногу щупальцем обкрутило.
Договорившись о продолжении бесед и с Карло, и с Роберто, Наталия, глянув на Марко, привстает со стула и неуверенно оповещает всех, что ребенку пора домой и что они должны двигаться в Милан.
— А я вам комнату протопил, — разводит руками Джо Батта.
— Ну, будет для нас с Ортанс! — рефлекторно выпаливает Виктор.
Пауза. Наталия, замерев, глядит на прокричавшего это Виктора.
Джанни столь же пристально уставился на Наталию. Виктор обращает взоры на всех, в ужасе от содеянного. Как он при Наталии осмелился? Что с ним?
А Антония пристально и неотрывно глядит почему-то на Джоба.
— Вообще-то… Джоб, ты ведь не против? Надо было мне вас сразу получше познакомить. Джоб, это Виктор, моя первая и неизбытая любовь. Виктор, это Джобби Франкини, мой муж.
Наталия окончательно поднимается, подвигает стул, наклоняется обуться. Джоб резко выхватывает кроссовку из ее руки и вытряхивает оттуда скорпиона. На это Наталия реагирует довольно неуместным проливнем слез. Потом извиняется перед всеми, говорит, что перебор впечатлений, что она, оказывается, совершенно обессилела и обратно машину не поведет. Она оставит машину Виктору, а тот потом, как соберется в Милан, тогда и перегонит машину ей.
На что ей Вика:
— Спасибо, но мы же об этом уже с тобой договорились, ты не помнишь?
Помнит она или не помнит, это ее личное дело. Примерно эта фраза застыла у Наталии на губах, пока она прощается, целуется со всеми, равнодушнее всех — с Виктором.
Когда она пристегнула ребенка и уселась с Джанни, тот положил руку на ее плечо и явно не собирался снимать всю дорогу до Милана.
Джоб ушел возиться с посудой.
Виктор и Антония остались вдвоем.
Наступила настоящая ночь. Под каменной стеной, на топчане, они сидели на уступе. В руках у Виктора был электрический фонарь, но он был не включен. Экономили батарейки. Рассказывали друг другу счастье и несчастье. Бестолково, заглушая друг друга, наперебой.
Когда Антонию выдернули, бежав семьей, из Москвы, в ночь закрытия Олимпиады, ее должны были взять в ту ночь. Кому могло прийти в голову привязать ее к взрыву в Болонье — так и не выяснилось. Да и вообще ни к какому террору она ведь не имела никакого отношения. Но по документам полиции выходило иначе.
Из Италии верные друзья отца предупредили: имеете сутки. На девчонку поступила неожиданно подробная информация по обмену с советской агентурой, из советских спецслужб. И там весь букет: и передача песеннику наркотиков, и ввоз и раздача нелегальной подрывной литературы. В Италии имелось на нее не меньше красот: причастность (откуда только вызнали? кто на нее наклепал? Бред!) к убийству полицейского в Падуе, когда вылетел шкаф из окошка университетской канцелярии и этого бедного Аннунциату пришиб.
— Дело-то оставалось нераскрытым. И в СИСМИ выбивали показания из каких-то наших товарищей. И те, не понимая толком, о ком речь, подписывали, только бы выбраться. Свидетельствовали кто про что.
В итальянском аэропорту Антонию провели через дипломатический зал в составе олимпийской делегации, вместе с Меннеа. Спортсменов торжественно встречали, хлопали даже таможенники. Поздравляли, подбегали фотографироваться. Антония проскользнула, даже паспорт не показав. Дальше по плану надлежало стремительно исчезать с горизонта. Родители, конечно, рассчитывали на Орту-Сан- Джулио. Надеялись на Джанну-Аделаиду, понимая, какие связи у нее.
— Мама-то с папой не знали, что я собралась дожидаться в Орте тебя. Знай они это, проложили бы совершенно иной маршрут.
Все прокололось в неожиданном месте. Героическая партизанка Джанна-Аделаида Тартини отказалась пособлять спасению «террористки». Никаких уговоров. Да, она знает путь. Да, есть еще проводники по охотничьим тропам. Но оказывать помощь краснобригадовцам? Чтобы она?! Опора либеральной партии? Председательница регионального совета сестер-оптимисток? Да что они, вся семейка Сарту, потеряли ум?
— Ни за что на свете! Существует еще, слава богу, моральный императив! Вы хуже фашистов! Вы убили законного премьер-министра! У вас нет государственного мышления! Я за это государство воевала против нацистов и фашистов в сорок третьем и в сорок четвертом. Принципами не поступилась даже под пытками в гестапо. Хотите, чтобы я поступилась принципами ради вас?
Не подействовали никакие разъяснения, чем отличается позиция Антонии и ее товарищей из
— И где бы ты ни упряталась в бурге, знай, мне доложат, и тогда я тебя сама сдам. Но все же рассчитываю на обратное. Никогда не встречаться. Как ты меня разочаровала! Ведь ты росла на моих
