Мариенкирхе росли деревья.
— В каком году?
— В семидесятом. После войны прошло двадцать пять лет. Папа сказал — гэдээровцы нарочно не восстанавливают. Я запомнила это, а из всей галереи — «Ганимеда». Мне показалось неприлично, что голый малец на картине струйкой писал. Я стеснялась и не хотела на него смотреть. Родителям, чтоб они не подумали, что я стесняюсь, я закатила такой скандал против классического искусства, с такими ругательствами…
— А я ездил на экскурсию к тебе в Турин.
— Эти экскурсанты, кстати, тоже вечно справляли нужду, как Ганимеды, в кустиках перед нашим домом.
— А где в Турине был ваш дом?
— В Международном бюро труда, прямо на территории.
— Ой, это не бывшая Олимпийская деревня?
— Ну да, перестроенная для сотрудников международных организаций.
— Так мы же там и ночевали! И помню тот парк!
— Да уж, конечно. Туда селили обормотов по культурному обмену.
— Странно, что мы не столкнулись с тобой нос к носу…
— А вы ходили на волейбольную площадку? Там наши то играли, то сидели и курили. На низеньком парапете…
— Да я со спортом, Антония… По мне, хоть его не будь. Кроме футбола. Это ты, спортивная душа, на волейболах… олимпиадах…
— Вот окончится эта Олимпиада, взлечу, как Ганимед, и растворюсь.
— Я тебе растворюсь! Нет, никакого спорта в моем случае. Что ты! Ноль усилий, полный релакс. Экзамены сдали, лето чудесное впереди. Валялись на траве в парке Валентино, покуривали. А ты небось потела, гребла куда-нибудь на байдарке. Там по реке плыло их невесть сколько, и всюду школьницы. Я лежал под акацией и глядел на лодки. И как-то вдруг подумалось тогда, что классно бы отшвырнуть косяк, прыгнуть в воду и сдернуть в воду первую девочку с носа первой лодки!
— Мое место было именно на носу.
— Когда? В каком году? Постой, в котором году мы ездили на экскурсию на эту?
— Как я за тебя знать могу. Ты путаник, даже не знаешь, что и в каком году с тобой было.
— Да, я, бывает, путаю. Это еще не повод издеваться. Ах, ты, ты наглая! Проси пощады, или…
— Не попрошу. Ай, отпусти. Вот вдруг ты перепутаешь что-нибудь важное, и выйдет кошмарная неприятность. Ну, например, мы с тобой друг друга потеряем.
— Этого я тоже боюсь. Ну давай будем беречься. Не потеряемся. Я не перепутаю. Для начала я должен у тебя кусок уха откусить. Небольшой. Тогда я опознаю тебя, если окажусь без очков. По откушенному уху.
— А еще меня можно по чиханию опознать.
— Вот-вот.
— А что делать, если все-таки потеряемся?
— Ну, веревочкой обвяжемся. Или, как в сказке, сыпать кусочки сахара…
— Нет, я серьезно. Где мы встретимся, если не сможем встретиться?
— В центре ГУМа у фонтана!
— О, не надо, слишком ГУМ на тюрьму похож с этими галереями и мостиками. С меня уже и той, итальянской, тюрьмы хватило.
— Ха. Мне в голову не приходило. Действительно похож… Хорошо. Кроме шуток. Хочешь — условимся. В Милане в университете на славистике. В случае чего оставим там, что ли, записку, какое-нибудь сообщение друг для друга.
— Нет, лучше в Орте. На Святой горе. Там хотя бы не скучно ждать.
— На какой, на Лысой? Куда обычно ты летаешь на помеле?
— При чем тут Лысая. Называется Святая гора в Орте. Но она только называется Святая. А там не дьявольщина и не святость, там в основном партизанщина. В Орте было самое знаменитое Сопротивление в Пьемонте в последнюю мировую. Мы туда ездили на выступления ветеранов бригады Франки. Вот кто партизанить умел. Немцев лупили, приговоренных к казни спасали. Похитили дочку немецкого консула. Какие номера откалывали! Если учиться у кого-то, только у них.
— Да зачем нам учиться у кого-то. Мы и без них умеем все, что требуется нам с тобою. Надо только практиковаться. Начнем скорее. Иди сюда.
Стоял июль, по-украински липень. Липы цвели в близком к «Космосу» ботаническом гартене. Округа гудела от пчел. Антония вызнала от посольских знакомых, что в пригороде, полулегально, в каком-то ангаре по утрам торговали крестьяне дарами полей (продажа продовольствия с рук и вообще была запрещена, а в Олимпиаду-то!). Добралась туда на метро и приехала гордая, волоча корзинку красной и белой черешни. Попросила насыпать пополам. Да еще купила в магазине почти без очереди камамбер и черный хлеб. Какой французский (нормандский) обед получился для Викиного ублажения! Обещала на будущий день сочинить и капрезе из помидоров, сулугуни и кинзы. На этот раз уже в честь Италии.
Тонкие длинные руки, кисти в царапинах — бездомных котов к ветеринару опять таскала. Не хотела верить, что ветеринар их принимает, чтобы за деньги перепродавать в лаборатории для опытов. Ногти у Тоши не загибались внутрь, а вместо этого росли вперед и вверх, как пальцы у Сахара в пьесе Метерлинка. Отламывай и ешь.
— Как! Ты опять с этим сахаром? Если хочешь знать, сахарный дед, это мой настоящий классовый враг. Нечего ухмыляться. Нет, ну мне правда неприятно, Виктор. Ты бы лучше спросил о другом моем деде. Вот тот — настоящий народный экземпляр. Без попыток примазаться к буржуазии. Я им горжусь. Он крестьяном был. Сеял панику!
— Что сеял?
— Панику. Ну,
Прочесали технический словарь, благо у Виктора он для глоссариев лежал прямо в номере. Час от часу не легче — эксплуатируемый дед культивировал чумизу.
— Италика моя. Паника моя. Чумичка родная. Не верю я в твоих дурацких дедушек. Ты просто произошла из моего ребра. А я из твоего. Мы первые люди на земле.
— А про своих дедушек расскажи.
— Про одного я ничего не знаю. Я и отца не знаю.
— Что, вообще не знаешь? Как звали, знаешь?
— Да нет, знала только мама, а мама погибла в семьдесят третьем. А про дедика, маминого папу, ну… Однажды он кончил клеить макет декорации, позвал меня показать, хотел пообъяснять, как что устроено — консоли, лопатки, падуги, — а я вошел и по близорукости сразу на макет с размаху ступил. Так вот, он даже не орал на меня.
— Как ты, наверно, любил своего дедушку.
— Действительно. Не говори. Он доводил меня до громких рыданий.
— Чем?
— Сказками. Он сказки сочинял для меня каждый вечер. Но это я могу только по-русски. Так вот. Про заклятие Поган-девы. Или про выпь. Как выпь жила на болоте. Вот выпь хохочет на болоте, вот та-а-к!!! Хэх!!!
— Что, рехнулся? Виктор? Ты спятил? У меня пощупай, как сердце бьется. Ты меня застраховал! Сейчас дежурная застучит.
— Пощупать, где там у тебя сердце бьется, я даже очень могу…
— Ну не надо. Щекотно. Ну дежурная застучит. Лучше рассказывай, но не делай так больше.
— А что рассказывать. Выпь живет на болоте, а у нее в гнезде лежит камень златоискр. И за камнем, за камнем собирается в поход страшный граф Пузына Глазына…
— Пузына, это ты. Вот, вот и вот.
