всю окрестную местность. С Киевского вокзала доехали до станции Нара (фактически — до города Наро- Фоминска), собрали байдарки — и поплыли. Было четыре экипажа, лодки — двух — и трёхместные. Значит — примерно десять человек. Это сравнительно немного: в последующих походах бывало и по 30 байдарочников. Желающих примкнуть к походу с самим Визбором оказывалось много (его друзья и друзья его друзей), хотя сам он обычно для виду ворчливо требовал, чтобы было не больше восьми лодок. Но так никогда не получалось, непременно набирался десяток лодок как минимум.
Не в этом ли — первом — походе произнёс Визбор фразу, которой он традиционно начинал все последующие выходы на воду: «Байдарочный поход, о необходимости которого всё время говорили большевики, начался!» В те годы все прекрасно понимали, чьи слова он перефразирует. Произнёс их в 1917 году Ленин, и были они, конечно, не про байдарочный поход, а совсем про другое: «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась». Ленинскую фразу тогда включали в любой учебник истории, так что комментарий тут не требовался. Обычно Визбор произносил её уже в тот момент, когда команда пересекала Московскую кольцевую автодорогу. В эпоху, когда Ленин и революция подавались советской идеологией как нечто сакральное и в своей ценности неприкосновенное, «объявление» Визбора звучало, конечно, забавно; какому-нибудь партийному чиновнику оно показалось бы и кощунственным. Но ведь байдарочный поход — не партийное собрание, здесь можно себе позволить и такое, тем более что вера в «великого Ленина» и в коммунизм в поздние советские десятилетия становилась всё более и более внешней, формальной, далёкой от повседневной жизни людей. Ну а в конце похода Юрий Иосифович «с чувством глубокого удовлетворения» (этот оборот был тоже в ходу у тогдашней пропаганды: «с чувством глубокого удовлетворения советский народ встретил известие…») повторял «ленинско-визборовскую» фразу уже с другой концовкой: «…состоялся».
Надежды Нелидова на благоприятные условия похода не оправдались. Весна в 1961 году оказалась более ранней, чем в 1960-м, большая вода уже сошла, и майская Нара была в этот раз заметно мельче, чем год назад. Нелидов досадовал, Визбор его по дружбе слегка подначивал. Визбор и Нелидов, между которыми сразу возникла и полушутливая дружеская конкуренция в борьбе за внимание женской половины команды, плыли в одной байдарке, она шла впереди других и на перекатах то и дело задевала за подводные камни и коряги (такое происходило впоследствии во всех походах). Байдарку было жаль: всё-таки в те времена это была пока ещё редкость, и редкость недешёвая. Правда, принадлежали лодки не участникам похода, а профсоюзу. То есть — были «общественными», ну и качество было соответствующим: общественное — значит, ничьё. Проблемы с ними начались уже при сборке на берегу: то и дело выяснялось, что недостаёт какой-то детали… Покупать байдарки себе в личное пользование стали позже; друзья по-хорошему позавидовали Нелидовым, когда они одними из первых в компании приобрели польский «Нептун» — байдарку очень хорошего качества.
Кстати, так же — «Нептун» — назывался и табак, который пристрастившийся со временем к трубке Визбор обычно брал в походы. С трубкой он смотрелся на воде и на берегу как заправский капитан или шкипер, да и название табака было подходящим, разве что плыли не по морю, которым в древнеримской мифологии правил грозный старец с трезубцем, а по мелководным речкам.
Для того чтобы лодка стала легче, поменьше проседала в воде и могла пройти мелководье, Нелидов вылез из неё и пошёл вдоль берега; сделать это пришлось и другим, так что в каждой байдарке осталось лишь по одному гребцу. Лена Сасорова, пытаясь выбраться из лодки, несколько раз по ошибке делала это не на мелководье, как надеялась, а на глубине, в итоге вся вымокла и даже потеряла сапоги. Стремясь лучше видеть реку впереди, Визбор встал и эффектно правил стоя, напоминая друзьям венецианского гондольера — тем более что он при этом ещё и пел, но пел не итальянские серенады, а сомнительные куплеты, потешая тех, кто плыл за ним.
Удивительно, но и здесь у поющего Визбора оказалась публика. Причём не только свои друзья- байдарочники, которым он пел и рассказывал по вечерам у костра страшные истории — точно так же, как делал это в альплагере, но, конечно, менял тематику в соответствии с обстановкой: вместо «Чёрного альпиниста» здесь был повесившийся гимназист, а вместо «Эльбрусской девы» — девушка-привидение в белом… Такие рассказы для друзей, постоянно обраставшие новыми деталями, предполагались уже сами собой (как жалели потом слушатели, что не брали с собой магнитофон! такой устной литературе теперь цены бы не было…). Но тут на противоположном — по отношению к пешему Нелидову — берегу появились какие-то незнакомые туристы, узнавшие Юрия и кричавшие: «Визбор, песню!» Нелидов долго поражался потом, как могли они узнать в плывущем в лодке человеке барда — в 1961 году хотя и небезызвестного, но не настолько же… Наверное, распознали по голосу. Или по репертуару. А может, дело было и попозже на годок-другой… Неважно: главное — были у барда и такие необычные концерты!
Потом, уже в годы большей известности Визбора, не раз бывало, что байдарочники из других групп, прослышав о том, что поблизости плывёт «сам Визбор», приближались, чтобы посмотреть на него и что- нибудь от него услышать. Ведь момент уникальный — знаменитый человек не на сцене и не на экране, а в такой же, как у тебя, байдарке, за вёслами. Он общался с удовольствием, хотя потом, среди своих, мог бросить какую-нибудь ироническую реплику по поводу своей популярности: мол, я себя всегда держал за крупного байдарочника, а оказывается, на деле я знаменитый пиит… Если серьёзно — признание со стороны встречной публики должно было его радовать: будучи известен своими песнями на всю страну, он, как и многие барды, не имел официального литературного статуса, не был членом Союза писателей, не выпускал поэтических сборников, «толстые» журналы не печатали его подборок.
В этом походе неожиданно встретили ещё одну группу — во главе с академиком Игорем Евгеньевичем Таммом. Знаменитый физик, лауреат Нобелевской премии, которому шёл в ту пору шестьдесят шестой год, оказывается, тоже любил такие походы. Правда, «таммовцы» путешествовали не на байдарках, а на обычных деревянных лодках. Они сидят в воде глубже, чем сравнительно лёгкие байдарки, и потому для такого мелководья совсем непригодны, так что всем пришлось идти по берегу, а облегчённые (без людей) лодки сплавлять по реке. Прямо-таки «бурлаки на Наре». Зато Тамма и его спутников на шоссе, где поход заканчивался, ждал казённый транспорт, а визборовской компании, в которой академиков не было, нужно было добираться до города рейсовым автобусом. Ничего, добрались.
Не сказать чтобы Визбор этим походом командовал (хотя благодаря своим песням-шуткам-прибауткам был все эти дни на виду и на слуху) — но уже на следующий год, и чем дальше, тем ощутимее, он явно выделялся и со временем получил не то звание, не то прозвище «командор». В белой матерчатой кепочке он непременно плыл впереди и своим авторитетом и весомым командорским словом управлял шумной и разношёрстной компанией, в которой личностью, между прочим, был каждый. Но Визбор есть Визбор. Он не строил из себя начальство (да ведь формально и не являлся никаким начальником), был, как и все, открыт для шуток и подначиваний, но умел при этом всё равно оставаться первым. Какое-то лёгкое (для окружающих) прирождённое лидерство было одним из его талантов. И ни у кого не возникало ревнивого желания это лидерство оспорить. Однажды кто-то из новичков начал было почти всерьёз выражать недовольство, и дело могло бы обернуться ссорой, но мудрый командор не стал обострять отношений. В последний день похода он вместе с Толей Левиным уплыл вперёд, и там, на финише, они дожидались всю группу. Не для того они ходили в эти походы, чтобы портить настроение себе и другим.
Где ещё, кроме Нары, сплавлялись? На разных небольших речках и речушках — Медведице, Угре, Луже, Дубне, Тверце, Осуге, Пополте… Захватывали не только Московскую область, но и Калужскую, Тверскую, Смоленскую. Между прочим, это был хороший способ изучить ближние и дальние окрестности столицы, порой не менее любопытные, чем далёкое Приэльбрусье или «затылок Хибин».
Когда к байдарочным походам подключился Аркадий Мартыновский, то он обычно плыл замыкающим. Не потому, что был в команде на последних ролях, а вовсе даже наоборот. Что касается юмора, то здесь Аркадий, пожалуй, не уступал Визбору: умение одесситов шутить общеизвестно. Но речь о другом. Человек ответственный и собранный, Мартыновский и здесь — как в альплагере — ведал сложным походным хозяйством. Эта должность — не для поэтов, а для серьёзных руководителей. Группа снимается со стоянки — Аркадий внимательно проверяет, не забыли ли чего (уж мы знаем, чем это чревато). Потеряешь котелок — а в чём варить кашу?
Лодочная кавалькада растягивалась по реке, Визбор зорко высматривал опасные места и предупреждал, если была необходимость, об опасности, зато в лодках, идущих сзади, возникало иной раз беспечное и подозрительное, как сказал бы командор, оживление. У Аркадия была припасена специальная фанерка, которая превращалась в импровизированный стол; лодки сближались, появлялись бутылка
