Визбор

авторские даты: 1979–18 августа 1981 года. В Восточно-Сибирском море Визбор оказался в командировке (о новом месте его работы будет сказано в следующей главе). А в Туапсе летом 1981-го отправилась большая компания из четырёх семей: кроме Визбора с Ниной и Мартыновского с женой и дочкой, ещё Татьяна и Сергей Никитины с сыном и семейство Лупиковых. Жили на базе отдыха в хорошем домике, где все в полном составе и поместились. Аркадий Леонидович вспоминает, правда, что большого «курортного» единодушия в компании не было: пары держались как-то наособицу. Может быть, на пятом десятке лет отдыхать уже лучше порознь, без больших компаний? Но важно в те августовские дни было другое: здесь, в Туапсе, и была завершена долго ждавшая своего часа песня, в которой органично соединились северные и южные поэтические впечатления её автора:

О, моя дорогая, моя несравненная леди!
Ледокол мой печален, и штурман мой смотрит на юг,
И представьте себе, что звезда из созвездия Лебедь
Непосредственно в медную форточку смотрит мою.
Непосредственно в эту же форточку ветер влетает,
Называвшийся в разных местах то муссон, то пассат,
Он влетает и с явной усмешкою письма читает,
Не отправленные, потому что пропал адресат.

Где же, детка моя, я тебя проморгал и не понял?
Где, подружка моя, разошёлся с тобой на пути?
Где, гитарой бренча, прошагал мимо тихих симфоний,
Полагая, что эти концерты ещё впереди?
И беспечно я лил на баранину соус «ткемали»,
И картинки смотрел по утрам на обоях чужих,
И меня принимали, которые не понимали,
И считали, что счастье является качеством лжи…

Здесь есть строчка, приоткрывающая поэтическую и биографическую тайну необычной песни. «Не отправленные» письма и «пропавший адресат» — это отголоски досадного недоразумения, которое произошло между Юрием и Ниной как раз в 1979 году. Он поехал на Север на следующий день после того, как жена, перенёсшая срочную операцию, выписалась из больницы. Она обиделась, и пока он плавал в северных водах, отправилась с друзьями в Крым. Обида улеглась, возвращалась Нина в «мирном» настроении, но в своём почтовом ящике обнаружила стопку визборовских телеграмм, которые приходили в её отсутствие и ответа на которые он, естественно, не получал! Что же он должен был при этом думать там, в Восточно-Сибирском море? Но всё в конце концов утряслось и разъяснилось.

Кто-то мудро заметил: в поэзии нельзя сказать ничего нового, но можно сказать по-новому об известном. Это и есть новаторство. Мы уже видели, как сумел Визбор в песне «Горнолыжник» обновить банальную как будто — но ведь справедливую и вечную! — мысль о скоротечности жизни. Нечто похожее происходит и в песне «Леди».

Её лейтмотив — поздняя встреча, оборачивающаяся счастьем после годов одиночества и неприкаянности. Когда Визбор сочинял свою песню, у него были на памяти и на слуху как минимум две (а были и ещё…) известные песни на эту же тему: одна — давняя, хрестоматийная, другая — совсем новая. В послевоенном фильме «Большая жизнь», который смотрела вся страна, звучала в исполнении Марка Бернеса песня Никиты Богословского на стихи Алексея Фатьянова «Три года ты мне снилась». Песня была очень популярна несколько десятилетий подряд: в 1970-е годы, несмотря на солидный для эстрады «возраст», она постоянно звучала по радио; её охотно брали в свой репертуар и другие певцы, даже Джордже Марьянович из Югославии. Мелодия хорошая, исполнение — как всегда у Бернеса — задушевное, но стихи, как это бывает в песенной эстраде, несколько риторичные, без поэтической конкретики. «Как это всё случилось? / В какие вечера? / Три года ты мне снилась, / А встретилась вчера». Вот так — вдруг, ни с того ни с сего, встретилась, и всё. Поэтически эта встреча никак не подготовлена; поэт предлагает нам «поверить на слово».

Была и другая песня на эту тему — только что, в конце 1970-х, написанная Вячеславом Добрыниным на слова Леонида Дербенёва и широко звучавшая в исполнении то ансамбля «Лейся, песня», то Льва Лещенко. Назывался этот шлягер «Где же ты была?», и был он по тексту своему столь же отвлечённым, как и старая бернесовская песня: «Лишь позавчера / Нас судьба свела. / А до этих пор / Где же ты была? / Разве ты прийти / Раньше на могла? / Где же ты была? / Где же ты была? / Сколько раз цвела / Летняя заря, / Сколько раз весна / Приходила зря. / В звёздах за окном / Плыли вечера, / А пришла ты лишь позавчера» — и т. д. Фраза «Где же ты была?» многократно повторяется и в дальнейшем тексте песни, заглушая всё её прочее содержание, хотя этого «прочего» в песне тоже — негусто.

У Визбора, при тематическом сходстве его лирического творения с этими эстрадными песнями, всё, однако, иначе. Его «Леди» — как и многие другие песни, о чём мы уже говорили, — убедительна как раз поэтической конкретикой. Лирический сюжет этой песни привязан к конкретным деталям и конкретным обстоятельствам, и потому в нём просвечивает то, чего нет и не может быть в эстрадном шлягере: судьба лирического героя. Он, допустим, согласен с тем, что все последние годы «весна приходила зря», но он наполнит эту пустоту конкретной образностью, точной и символичной: «неотправленные письма» (их адресат «пропал», но куда можно отправить их с ледокола?); «бренчащая гитара» странствий вместо «тихих симфоний» любви и семьи (звучит вроде бы неожиданно для барда, но Визбор в самом деле любил и ценил классическую музыку; в одной из его песен даже курсанты-десантники после тяжёлого рейда слушают Генделя); «картинки… на обоях чужих» (и ничего не надо пояснять — такой ёмкий перифраз. А далее возникает построенная по законам олицетворения (одиночество как персонаж) и гротеска (фантастическое преувеличение) поэтическая картина тотального одиночества лирического героя до встречи с героиней:

Одиночество шлялось за мной и в волнистых витринах
Отражалось печальной фигурой в потёртом плаще.
За фигурой по мокрым асфальтам катились машины —
Абсолютно пустые, без всяких шофёров вообще.

И в пустынных вагонах метро я летел через годы,
И в безлюдных портах провожал и встречал сам себя,
И водили со мной хороводы одни непогоды,
И всё было на этой земле без тебя, без тебя.

Для передачи атмосферы неустроенности и неприкаянности другому автору было бы, наверное, достаточно уже одного «потёртого плаща», но Визбор разворачивает поэтическую картину одиночества, когда герой без единственного и главного человека своей жизни словно и не замечает огромного количества людей в метро и портах. Даже множественное число слова «асфальт» («по мокрым асфальтам»), могшее показаться грамматической ошибкой или чисто технической данью стихотворному размеру (пятистопному анапесту), в который нужно «втиснуть» строку, на деле оправданно. За ним — чужая множественность бытия в отсутствие единственного своего. Неотправленные письма, картинки, обои, непогоды, порты, вагоны, машины, шофёры, асфальты… Бесконечный и бессмысленный калейдоскоп впечатлений, не оставляющих в жизни глубокого и настоящего следа.