галочки», как сказал Мишка. Постоял в дверях, посмотрел, как они работают, прислушался к разговорам и, казалось, чего-то ждал. Через некоторое время ушёл, но вскоре вернулся. Перед Фунтиковым выложил из газеты два плоских куска голубовато прозрачного стекла.
Штамповщики оставили свои места и сгрудились вокруг Фунтикова и Колосова. Стекло переходило из рук в руки. Было оно лёгкое, без острых углов.
— Вот это стёклышко! — воскликнул Лыткарин, жадно вглядываясь в его переливчатую глубину. — Где вы такого достали, Пётр Алексеевич?
— Где достали? — повторили остальные и вопросительно посмотрели на мастера.
Тот не отвечал.
— Хитрый наш мастер, — покачал головой Мишка. — Не отвечает. Тогда скажи: ты нам: его принёс полюбоваться или для дела какого-то?
Колосов пригладил свой ёршик:
— Я так подумал: а что если ермиловой девочке бусы организовать… Как память о нас. — Он обвёл глазами бригаду.
— Ты хорошо придумал, — сказал Фунтиков. — Неужели из-за этого стекла сегодня и мотался?
— Какое это имеет значение, — ответил Колосов и отдал стекло Ермилу: — Штампуй на память девочке бусы, от всей бригады, от всей штамповки….
— А почему должен это делать только один Ермил? — возмутился Мишка. — А мы что — рыжие? — Он просунул свой острый нос между плеч ребят. — Мы-то должны что-нибудь сделать? Я правильно говорю? — уставился он на штамповщиков.
— Правильно, — поддержал его Фунтиков.
— Конечно, правильно, — добавил Лыткарин. — Мастер стекла достал, Ермил штамповать будет, а мы в стороне выходит?
— Почему в стороне? — улыбнулся Фунтиков, положив руку на плечо Ермилу. — Пусть он на моём станке работает, я его так налажу, что ни одной горбатой бусинки не будет.
— А я жигало дам, — сказал Мишка. — Знатное жигало я сделал. Пусть и моя доля участия будет.
— А я оплавлю бусы, — вступил в разговор Коля Мячик. — Во, будут камешки! — Он поднял кверху большой палец.
— Когда штамповать будем? — спросил Ермил Колосова.
— Прямо сейчас. Чего ждать.
— Так, ребята, а я печку настраиваю, — сказал Саша. — Будут бусы на загляденье.
— Ты уж постарайся, — взглянул на него Фунтиков. — Чтобы без копоти. Красить бусы не будем.
— Всё будет хорошо, — отозвался Саша. — Я сейчас переналажу.
Он выключил горелку и компрессор, подчистил под печки, подбросил песку, чтобы легче было управляться и жар от расплавленного упущенного в печку стекла не так бил в лицо, кочергой поставил на середину пода ребром огнеупорный кирпич, чтобы об него разбивалась струя мазута, и пламя доставало до печурок. Включил компрессор и открыл вентиль мазутного трубопровода. Струя мазута вырвалась из форсунки, ударилась об кирпич, и от жары воспламенилась. Саша отрегулировал пламя, и в печи загудело.
Мишка достал с полки новое недавно сделанное жигало с изящной облепкой.
— Держи, Ермил! Делал на совесть. Не треснет.
Ермил положил на порожек жигало, разбил на мелкие куски привезённое мастером стекло, сдвинул в уголок, чтобы нагрелось.
Он подозвал Лыткарина:
— Прогони первую жилку.
Саша прилепил кусочек стекла к облепке и сунул в печь. Расплавил стекло, оно пристало к огнеупорной глине облепки, и скоро его набралось достаточно, похожего на большую редьку. Оно было не обычным: мягкое, как воск, внутри кроваво-красное, а на поверхности бело-оранжевое с серебристым отливом. Все столпились у станка и смотрели, как тонкая жилка, похожая на золотистый ручеёк, движется по жёлобу.
— Необыкновенное стекло, — изумлялся Фунтиков. — Я чувствую, что необыкновенное…
Мерцание «жилки», сильное у штампа, постепенно угасало, «камешки» бусинок, тиснутые по её середине, остывали, затухали, потрескивали. Кочережкой Никоноров разбил их, и они упали в бачок.
Фунтиков взял кусок остывшей «жилки», покрутил в руках, посмотрел на свет.
— Камушек хороший, ровный. — Давайте дальше.
Саша уступил место Ермилу. И так по очереди.
Быстро израсходовали всё стекло. Бусы бережно обшастали и отдали в нанизку.
На другой день Коля Мячик оплавил бусы. Они стали круглыми, и при электрическом свете голубовато переливались, а внутри белела тонкая перламутровая полоска, оставленная иглой штампа.
— Вот это бусы! — радовался Фунтиков. — Давно я таких не то, что ни делал, а не видал. Спасибо Колосову за хорошее стекло. Вот из такого всегда бы штамповать!
Колосов был рядом и исподлобья довольно поглядывал жёсткими глазами на бусы, вертел их, высыпал на ладонь. Они лежали в руке тугие, как зёрна.
20.
В штамповку заглянул Колосов. Лицо было весёлым, тонкие губы растянуты в улыбке. Он поманил рукой бригадира, а потом позвал всех остальных:
— А ну, сынки, прервитесь на две минуты.
Когда окружили его, он вытащил из нагрудного кармана пиджака сложенную вчетверо газету. Развернул и показал штамповщикам. Они увидели большую фотографию бригады на первой странице.
— Мы, — обрадованно прокричал Мишка и взял газету за уголок, чтобы фотография не перегибалась. — Точно мы… м-а-а, это тогда коррепондент приезжал. Сделал хорошо.
Все поочередно брали газету в руки и рассматривали фотографию.
— А какой заголовок! — воскликнул Колосов. — Вы прочитайте заголовок! Труженики будущей пятилетки. И фамилии ваши….
— Только одна наша бригада? — спросил Саша.
— В основном ваша. Здесь написано несколько строк про бригаду Кобылина, что она соревнуется с вами и всё.
— Но пока ей до нас далеко, — сказал Сеня Дудкин. — Пускай поднажмут.
— Ясное дело поднажмут, — ответил Колосов. — Я завтра у них в бригаде политинформацию проведу. Покажу эту газету и скажу, что нехорошо отставать.
— Вот взъерепенится Кобылин, — засмеялся Мишка. — Мужик он гонористый, самолюбивый…
— Самолюбия у него хватает, — согласился Колосов. — Смотришь, и обставит вас…
— Ну, уж дудки! — воскликнул Мишка, беря в руки газету. — Я так свое право быть в газете не отдам. Мы ещё посмотрим, чей козырь старше.
— Ну ладно, жмите, сынки, — сказал Колосов, забирая газету. — Собрание окончено, а то с разговорами план не выполните. А я пойду, повешу газету на доску приказов — пусть читают.
— И завидуют, — добавил Казанкин.
Колосов довольный вышел из штамповки.
21.
— Папка пришёл! — радостно закричала Вера и бросилась Ермилу на шею, когда он открыл дверь прихожей. — Бабушка, папка пришёл! — повторила она появившейся в кухне бабке Евдокии.
Евдокия, шевельнув занавесками, вышла из кухни и стала у перегородки, набрякшими от стирки руками держась за косяк.
— Здравствуй, Ермил, здравствуй, сынок, — поздоровалась она и, тяжело наступая на больные ноги, прошла к окошку и села на стул. — Раздевайся, проходи! Я сегодня печь жарко натопила…
