— Чего поджигать? Вы что — очумели!? — взревел Стысь, вскакивая и выхватывая рацию у Зашитого: — Эй ты, чёрт лохматый, — закричал он, — никаких поджогов, понял? — Стысь хорошо знал Волдыря, знал, что тот косит под богемного художника, поэтому назвал его лохматым.
Волдырь оторопел от чужого грозного голоса и молчал. А Стысь кричал, крепко зажав трубку:
— Никакой самодеятельности! Всё оставить, как есть. Привезите мне Фотографа, ублюдки! Без моей команды ничего не делать. Понял?
— Понял, начальник, — упавшим голосом ответил 07.
Стысь сунул рацию Зашитому.
— Самодеятельность развели. Тебе ж сказано — всё тихо, дед ещё не уехал. Понял? Дед всем здесь командует. Понял? У него деньги и всё. Понял?
— Как не понять. — Зашитый отвернулся и сморщил лицо в гримасе, как от зубной боли.
Стысь сел на стул и уже спокойно сказал:
— Что за людей ты нанял. Платим хорошие деньги, но и спрашиваем, как положено.
— А ты хотел херувимов нанять? — недовольно проворчал Зашитый.
— Как ты разговариваешь! — взвинтился Стысь. — Кто здесь командует?
— Ты, шеф.
— Вот именно, я. Одни зуботычины от Пола получаю за вас…
Он не договорил и повернул голову в сторону дома. Зашитый проследил за его взглядом. К ступенькам парадного подъезда особняка подходила молодая женщина в белой тенниске, в серо- коричневых шортах, с ракеткой в руке. Она чуть прихрамывала. За ней ковылял Петруха с белой кожаной сумкой, в которой были принадлежности для игры в теннис. Она обратила внимание на Стыся с собеседником, посмотрела на небо, с затекающей на горизонт лиловой облачностью и хотела войти в дом, но услышала громкий голос Алекса:
— Ольга!
Женщина остановилась. Стысь, чуть не опрокинув стул, на котором сидел, сорвался с места и трусцой, насколько позволял ему вес, засеменил к парадным дверям.
Они о чём-то поговорили с минуту. Рядом стоял Петруха, раздирая большой рот в немой улыбке.
Стысь вернулся, проводил женщину тёплым взглядом и затаённо вздохнул. Этот незаметный вздох, движение кадыка — Стысь проглотил слюну — не мог не заметить наблюдательный Зашитый.
— Твоя мамзель? — панибратски спросил он.
— Мамзель? — задумчиво переспросил Стысь. Он ещё не отошёл от своих мыслей. — А‑а. Как ты о женщине выражаешься, кухаркин сын! — А потом грустно заметил: — Могла быть…
— Эта мисс из богатой семьи и к тому же другого невеста, — пропел Зашитый слова известной в его кругах старой песни. — Приходится сеанс ловить?
А Стысь в это время уже думал о другом. Общаясь с воровским отребьем, он стал замечать, что перенимает их привычки, ухватки, обороты речи, грубость, с которой они общаются между собой и окружающими. Сначала это ему нравилось: жить в России и осваивать её натуру. Но потом он понял, что Зашитый это не Россия, которую он хотя и не считал своей родиной, но относился к ней, как к чему-то близкому, откуда вышли его предки и где он сам постигал азы журналистского дела. Со временем это грубое выпячивание в речи ему стало надоедать, и он стал охлаждать Зашитого, с которым больше всего общался, чтобы он выражался на русском языке, хотя сам любил иногда хвастануть ярким словом или фразой в обществе, в котором хотел показать себя этаким леваком в вопросах жизни.
А сию минуту Зашитый затронул глубокую рану, язвящуюся в сердце Стыся. Он не даром ответил на слова Зашитого об Ольге, которая мелькнула у стен особняка: «Могла быть…»
С Ольгой он познакомился на одном из вечеров в компании своих новых московских друзей. Была она жизнерадостной, весёлой и общительной девушкой. Они договорились на следующий день этой же компанией сходить в казино. Сказали — сделали. Зашли в казино средней руки, они тогда только начинали в Москве свою деятельность и представляли собой экзотическое явление. Зашли посмотреть больше всего, как «просаживают» зелёненькие «новые русские». «Просаживали» они, другого слова и не подберёшь, деньги, как и все заядлые игроки, только в отличие от западных коллег, которые знали границу, когда остановиться, русские таковой не знали. Они входили в азарт и проигрывали, и выигрывали шумно, порой даже весело. Весело надо уметь проиграть. Хотя, как понял Стысь, денег у этих завсегдатаев, он удивился, было много, и они их не жалели. «Как пришли, так и ушли», — вспомнил он слова одного молодого русского бизнесмена, почти мальчишку, проигравшего за один вечер больше десяти тысяч долларов.
Потом он пригласил Ольгу в ресторан. Она не отказалась. Говорили они больше о делах Стыся, о его бизнесе, который он ведёт в России. О себе она предпочитала много не распространятся и вообще вела себя так, что Стысь, привыкший к лёгким победам, в этом случае терпел фиаско. Она ему приглянулась, и на следующий день они побывали на концерте Лайзы Минелли, приезжавшей в Москву. Невзначай он там встретил патрона, и вся его надежда на продолжение отношений с Ольгой рухнула. Пол вцепился в Ольгу такой мёртвой хваткой, что Стысь поспешил экстренно ретироваться. И вот до сих пор Пол её не выпускает из когтей, а Стысю отводится роль мелкого созерцателя или наблюдателя за тем, как развиваются их отношения. Хотя, он заметил это, — в последнее время наметилось охлаждение между ними по вине Пола, которому надо было быть более гибким и не считать, что деньги, вернее, их количество могут решить глобальные и чисто человеческие проблемы.
— Так что? — взгляд холодных глаз Зашитого упёрся в Стыся. — Когда брать художника с его кодлой?
— А никогда, — почесал пальцем Стысь свой подбородок. — Ни-ко-гда! — по слогам повторил он.
Зашитый вытаращил бесцветные глаза — уплывали его баксы:
— Как никогда?!
— А так. Никуда они от нас не денутся. — Стысь хитро улыбнулся и посмотрел в сторону дома, где на крыльце появился Петруха, уже с пустыми руками, оставив сумку в спортзале. — Применим запасной вариант, — он победоносно оглядел Зашитого с ног до головы. — У меня появилась мысль глобального масштаба… Но об этом после, как привезут Фоторафа.
Зашитый остался вместе со Стысем ждать Фотографа. Стысь закурил ещё сигару, сбивал пепел на траву и молчал, сосредоточенно о чём-то думая, совершенно забыв о Зашитом, изредка отхлебывая маленькими глотками напиток из бокала. Зашитому пить не предлагал, хотя у того в горле сохло при виде оранжевой жидкости в прозрачной бутылке. Такое было со Стысем впервые — раньше он всегда угощал своих подчинённых, даже настаивал, чтобы они выкурили сигарету из его пачки, или выпили чего-нибудь прохладительного. А сейчас никакой любезности. Видимо, он был очень раздосадован на Зашитого или был во власти неотвязных дум.
Минут через сорок, прошедших почти в полном молчании, за оградой, на возвышенности у кромки воды, где проходила дорога, показалась «Нива» светло-зелёного цвета, на большой скорости ехавшая к дому.
— Ноль семь везет Фотографа, — сказал Зашитый, встал со стула, надел кепку и, приложив руку к козырьку, стал наблюдать за «Нивой».
Стысь спокойно допивал напиток, не обращая внимания на слова Зашитого.
Охрана пропустила «Ниву» в ворота. Машина остановилась возле дома, хлопнули дверцы и по направлению к Стысю и Зашитому зашагали два человека — сухой и поджарый мужчина лет тридцати пяти с длинными волосами почти до плеч, с узким нервным лицом и часто моргающими глазами — Волдырь, и Фотограф, старик с красным обветренным лицом, в парусиновых штанах, в коричневых ботинках и рубашке из джинсового полотна, с застёжками — сосед Воронина.
— Ну что натворил, старый бес? — вежливо фамильярно спросил у старика Стысь, когда тот с Волдырём подошёл к столику. — Докладывай!
Зашитый отметил, что Стысь был очень спокойным, словно ничего и не произошло в Дурове.
Нил Петрович неожиданно повалился Стысю в ноги и, ползая, пытался дотронуться до его ботинок.
— Помилуй, хозяин! Век не забуду доброты. Не знаю, чем грешен?
Нил Петрович не знал истинных своих благодетелей, питающих его отменными продуктами и
